«Да неужто есть что-то о чём не знал Голденблад? Я, не шуми… забей на это».
— Посмотрим, смогу ли я ей помочь. Помещение безопасно? — спросил он, посмотрев на дверь, из-за которой доносилась печальная мелодия.
— Ни кто не собирается её трогать, но… я не могу гарантировать, что они будут молчать об этом, — нахмурившись, произнесла ночная пони. — Возможно, нам следует их всех арестовать?
— Нет. Вам надлежит осторожно выпроводить их из помещения. Я не хочу чтобы она расстроилась ещё больше. Стиль позаботится о том, чтобы информация об этом не ушла дальше этого переулка. Министерство воспользуется «чёрной кассой», чтобы возместить причинённое им неудобство. Если они захотят большего, то добавка им точно не понравится. В последние время, у меня нет настроения для попыток шантажа, — пробормотал он, проходя через дверь, и попадая на кухню. Он оглядел персонал кухни, кивнул на дверь, а затем прошел в неё.
Бар был неряшливым, вонючим, и полутёмным. Неряшливым он был потому, что кто бы не был его владельцем, он, судя по всему, не заморачивался такими вещами, как починка изрезанных столешниц, измятой посуды, или сколотых кружек. Вонючим он был потому, что пах в ключе «прокисшего пива и слегка подкисшего вина, с острым запахом поддельного виски». Лишь полутьма выглядела преднамеренной, как если бы владелец пытался создать уют и интимность, очутившись в жутком и зловещем районе. На самом деле, это место, как таковое, мне понравилось. Из стоящего в углу музыкального автомата лилась грустная мелодия Свитти Бэль. «Когда жеребец мой вернётся домой?», похоже было припевом. Около дюжины клиентов напряженно ожидали в углу, наблюдая за двумя крупными, массивными мышекрылыми жеребцами. Проследовавшая за Голденбладом кобыла направилась к ним. Обменявшись парой тихих слов, а затем одной единственной папкой, пони покинули бар. Один из них начал пьяно возмущаться, но более сильный жеребец успокоил его, обернув кожистые крылья вокруг головы пьянчуги, после чего перебросил его через свою спину.
— Спасибо, Лайонхарт, — произнесла кобыла, слегка кивнув, выходящим на улицу жеребцам. — Я в твоём распоряжении, Голденблад.
Он кивнул, пристально смотря на оставшуюся в баре одинокую фигуру. Это место было последним, где он ожидал бы увидеть Твайлайт Спаркл. Её грива представляла из себя спутанное крысиное гнездо, глаза опухли и покраснели, а на голову была надета тиара с шестилучевой остроконечной звёздой наверху. Перед ней стояла кружка с чем-то, что очень сильно пахло яблоками.
Остался лишь бармен, неопрятный коричневый единорог, наклонивший голову в сторону покрытого шрамами пони, направившегося к барной стойке.
— Ты херишь вечеринку, — неразборчиво произнесла Твайлайт Спаркл. — Проваливай.
— Спасибо, что связался со мной, Скруффи, — сказал Голденблад стоящему за барной стойкой коричневому единорогу. Тот кивнул ему в ответ. — Как обычно.
— Ну разумеется, вы знакомы, — с омерзением пробормотала Твайлайт, подхватив магией свою кружку, и порысила к музыкальному автомату.
Голденблад остался стоять у стойки, наблюдая за Твайлайт.
— Сколько кружек она уже выпила?
— Она ещё даже эту не допила, — проворчал коричневый жеребец. — Мне кажется, она не понимает, что для начала ей нужно осушить эту чёртову кружку. — Он задумался. — Как ты думаешь, она просто спускает свои биты, или что? Эту песню она проиграла уже дюжину раз.
— Или что. Я не знаю, почему смерть Биг Макинтоша её так подкосила. Эпплджек, да, но Твайлайт? Это бессмысленно. Если только она не… — Голденблад потряс головой и посмотрел на бармена. — Как жена, дети?
— Жена уже в Зебратауне. Последовал вашему совету. А дети… — Он покачал головой. — Даже и не знаю, следует ли им остаться здесь, вместе со мной, или отправиться к ней. Никто больше не хочет зони. — Он поставил на столешницу стакан с чем-то резко пахнущим. — У неё уже готов и другой пакет документов. Их достала её тётя при содействии Прополи.
— Я пошлю кого-нибудь за ними. Спасибо за не болтливость, — ответил Голденблад, затем задумался и добавил: — Я бы отправил их к матери, Скуфф. Зебры могут из-за этого возмутиться, но их полоски могут причинить им вред. — Затем он подхватил стакан и прорысил к музыкальному автомату, когда Твайлайт вновь выбрала всё ту же печальную песню.
— Проваливай, Голденблад. Я не хочу сейчас с тобой общаться, — произнесла она, уставившись на музыкальный автомат.
— Справедливо. Я просто заглянул сюда чтобы выпить, — произнёс он, садясь на ближайший к музыкальному автомату диван, перед которым стоял стол.
Твайлайт фыркнула и уставилась в машину, пока Голденблад ждал, потягивая свою выпивку. Когда песня закончилась, он спросил:
— Ты можешь следующей выбрать «Вдали, вдали моё сердце»? Просто для разнообразия?
Твайлайт Спаркл скривилась, затем оглядела его, и её рог засветился. Мелодия сменилась, оставшись при этом всё столь же печальной.
Твайлайт уставилась в светящиеся, сияющие талисманы музыкального автомата, которые вращались, проигрывая запись.
— Я ухожу из Министерства.
— Мммм… — ответил Голденблад, уставившись в пустоту полутёмного помещения.
— Мне осточертела эта война. Эти убийства. Эти… всё это… — произнесла она, по её щекам катились слёзы. — Я по-прежнему пытаюсь придумать что-то, что завершит эту войну. Некое заклинание, или уловку, или зачарование, или… ещё что-нибудь! — От досады, она повалила музыкальный автомат. — Я больше не могу этим заниматься!
— Мммм… — вновь произнёс Голденблад.
— И это всё, что ты хочешь мне сказать? — язвительно спросила она.
— Нет, — ответил он. — Я начну заниматься оформлением документов сегодня, после обеда. Поговорю с Принцессой Луной. Мы оформим это как «длительный отпуск», а на следующей неделе займёмся вопросом отставки. Мозаика и Гештальт возглавят Министерство Тайных Наук. Полагаю, Принцесса Селестия будет рада видеть тебя в качестве учителя в своей школе. — Он взглянул на неё, и его губы изогнулись в лёгкой улыбке. — Мне кажется, тебе это понравится, Твайлайт. Преподавание может быть… на удивление полезным. Только не забывай вовремя проставлять отметки. Иначе, это может всё погубить.
Твайлайт уставилась на него, несомненно шокированная.
— И это всё? — Он слегка кивнул, и отхлебнул из своего стакана. — Ты что, не собираешься меня от этого отговаривать?
Голденблад слегка пожал плечами, а затем, на несколько секунд, зашелся кашлем, когда в его лёгких начала извергаться магма. Он пролевитировал салфетку, и сплюнул в неё розовато-красный комочек.
— Если это именно то, чего ты действительно хочешь, то я не смогу тебя отговорить. Предполагаю, что Принцесса Луна захочет узнать, почему ты ушла, но я уверен в том, что поскольку твои подруги знают причину этого поступка, то это единственное, что имеет значение.
Твайлайт Спаркл вздрогнула, услышав слово «уйти».
— Меня уже просто тошнит от всего этого. В моём министерстве есть пони, которые похоже не знают, что мы вообще-то воюем. Даже я, временами, чувствую себя так же. Это всё проекты, загадки, и отчёты. Но Биг Макинтош мертв, и… это больно, Голденблад. Это так чертовски больно, и я не могу понять почему!
— Ты видела Флаттершай. Она… — начал он, но она покачала головой.
— Ей прописали какие-то наркотики, и лечение. Наркотики. — Она потёрла копытом лицо. — Пресвятая Селестия, неужели она не видит, во что они превращают Пинки Пай? С этим пунктом, я не согласна.
— Наркотик наркотику рознь, Твайлайт. Существует большая разница между Минталками и аспирином. И ты тоже это знаешь, — ответил Голденблад. Твайлайт шмыгнула носом, и слегка сгорбилась. Он пассивно наблюдал, как она качает головой. — В чём дело?
— Я не знаю! — воскликнула Твайлайт, отшвыривая от себя кружку, чьё тёмное содержимое расплескалось по полу. — Я просто чувствую… что мне больно! И не знаю почему! Я вижу фотографии Биг Макинтоша, и думаю: он был братом моей подруги, и его больше нет, и это плохо… но, я не чувствую себя именно так. И каждый раз, как я пытаюсь выяснить почему, это… это начинает болеть ещё больше! — Она, зажмурившись, склонила голову, на стеклянное покрытие музыкального автомата падали слёзы. — Мы даже не можем поговорить об этом друг с другом. Реинбоу Деш всего лишь говорит, что солдаты умирают, но… но ведь мы его знали. Флаттершай просто плачет. Рарити… — Она покачала головой. — Мы ведь знали его, Голденблад. Мы его знали.