Косиор, еще не закончив чтения доклада, вызвал звонком секретаря, спросил, не приехал ли Павел Петрович.
Секретарь замешкался, и веселый голос Постышева послышался из открытой двери:
— Я здесь, Станислав Викентьевич. Сапоги начищаю… По котлованам излазался.
Косиор усмехнулся: в реплике этой было что-то характерно постышевское: молодое, неуемное, увлеченное… Вот обязательно самому, только самому! И на Трактороcтрой… И на «Серп и молот», — ну как же без него? — там пуск молотилок новой конструкции!.. И производственные совещания — тоже не мимо!.. У Постышева свои идеи в области организации производства. Он увлеченно обсуждает их с инженерией…
Павел Петрович вошел быстро и легко, словно его вдуло в кабинет мартовским ветром. В удлиненной формы глазах светилось оживление. Порывистым движением он пожал руки Косиору и Карлсону и, несмотря на приглашающий жест Станислава Викентьевича, остался стоять, держась за спинку стула. Карлсон, вставший при входе Постышева, тоже продолжал стоять.
— Павел Петрович, почитайте, пожалуйста. Вот Карл Мартынович подготовил обобщающий документ…
Косиор хотел передать Постышеву прочитанную часть доклада, вынув страницы его из кожаной папки, лежащей перед ним на столе, но Карлсон быстро положил перед Постышевым второй экземпляр.
Несколько минут длилась тишина. Дочитав, Косиор продолжал разговор с Карлсоном, к которому Постышев прислушивался, одновременно листая страницы доклада.
Собеседники на лету схватывали мысли друг друга, не только потому, что давно работали вместе: их объединяла избранная линия поведения. И хотя общеизвестные положения не содержались в докладе, они составляли тот фон, на котором приведенные факты выглядели рельефнее и яснее.
Из доклада явствовало, что ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации — тот этап борьбы, к которому приблизила революционная необходимость. Приблизила стремительно, не разрешая ни промедления, ни колебаний. Страницы доклада пестрели фактами бешеного кулацкого сопротивления: поджоги, убийства, уничтожение колхозного имущества. Они совершались руками не только кулацких сыновей, но и подкулачниками, купленными или споенными… Доклад подытожил и обобщил картину классовых боев на селе. Он показывал не только натиск кулака, но и стойкость тех, кто вышел на бой с ним.
Три человека по обе стороны стола хорошо это понимали. В документе, лежащем перед ними, сосредоточились сегодняшние радости и беды страны.
— Станислав Викентьевич, мы сделали карту, на которой отмечены самые острые проявления классовой борьбы на селе. Увы, каждый день заставляет нас наносить на нее все новые флажки. Если вы взглянете… Тут у меня оперативный работник с документами.
— Давайте, давайте! — Косиор переставил пепельницу на свой стол, освободив приставленный к нему другой — длинный, узкий, покрытый зеленым сукном.
Карлсон поднялся. Его могучая фигура, распрямившись, заняла весь дверной проем, когда он открыл дверь в приемную и негромко сказал:
— Заходите с материалами, товарищ Моргун. Сидевший в ожидании в приемной Василь Моргун вскочил и вошел в кабинет.
Пока Василь произносил уставные слова приветствия, Косиор беглым взглядом не только оценил отличную выправку и всю ладную стать молодого человека, а уловил в нем нечто знакомое: моргуновское. Что именно? А вот это выражение глаз — сосредоточенное, серьезное… Да, очень серьезное, слишком серьезное для такого молодого. Сколько ему? Двадцать пять, видимо… Но не хмурое. Ни в коем случае… Потому что крепко сомкнутые губы вместе с тем готовы к улыбке. Светлая прядь над темными глазами. И моргуновская морщинка на переносице.
Косиору всегда было приятно видеть Василя Моргуна. Это было сложное чувство, включавшее воспоминания давних лет, но вместе с тем и сегодняшний день, который воплощался в невысокой, немного коренастой фигуре этого самого молодого из семейства Моргунов.
Станислав Викентьевич как бы сквозь него видел Ивана Моргуна, его отца. И не только его! Многое тянулось за представлением о таком же невысоком коренастом человеке, с которым свела Косиора судьба в крутое время. Подумать только — девятьсот седьмой год! Поражение первой русской революции. Тьма над Россией. Как он был молод тогда! И всего на пять лет старше его Иван Моргун. И опытнее житейски. Моргун всегда был для Косиора примером талантливости народа, символом его свободолюбивых и смелых устремлений.
Не только жадно ловил Иван Моргун каждое слово социальной правды, но и нес его дальше. Сплачивал вокруг себя людей. Подлинный рабочий вожак, способный самоучка, характер, включающий в себя бесстрашие борца и нежность друга… Они тогда ведь ни в коей степени не предвидели, что это только начало дружбы, которая продлится не одно десятилетие.
Именно с Моргуном Косиор впервые спустился в шахту. Он был тогда еще мальчишкой, и ему запомнился длинный путь между отвалами угля, тускло поблескивавшими под январским солнцем, и сразу бросалось в глаза, что на бело сверкающем снегу тут все было черным: и эти горы, между которыми вилась тропинка, затоптанная сапогами, тоже черная, и черные лица под шахтерскими шляпами. И черные силуэты наземных зданий. Скрип переполненной до отказа бадьи, скользящей вдоль откосов шахты, тоже черных и блестящих… И ощущение медленного падения глубоко, глубоко, отчего перехватывало дыхание и становились ощутимы пласты земли над тобой.
Тогда на Косиора произвело впечатление, как спокойно, умело и отважно жил Моргун в этом мире. И еще: подземный мир был не тесен, как могло показаться с первого взгляда. Дали открывались в нем. Потому что разработка шла во многих карьерах, как бы многоэтажно. И тогда впервые понял Косиор особое значение, особый смысл горняцкого слова «горизонт».
Казалось бы, слово это связано с необозримостью водной глади, широко раскинувшихся полей. Сопряжено с солнечными восходами и закатами, с долинами, с далеко открытой взгляду перспективой.
Но тогда Косиор принял это иначе, более широко: горизонт разработки! Длящейся, продолжающейся перспективы. Углубление вдаль. Расширение владычества человека. Горизонт, определенный не природой, не от века веков, горизонт — дело рук человеческих. Горизонт как предел, идеал, к которому человек стремится, но, казалось, уже достигая, опять видит его впереди…
И это впечатление, это ощущение горизонта в тесном, по существу, пространстве шахты все изменило. Как будто стало легче дышать, как будто не пугала больше глубина… И в единоборстве с природой вдруг предстал по-иному Иван Моргун с его коренастой фигурой, с его обушком, казавшимся таким маломощным орудием в виду могучих пластов, накоплявших свою силу тысячелетиями. Внезапно показался Моргун могучим гигантом, прогрызающимся сквозь породы, нагроможденные и укрепленные природой.
Удивительное дело: позже Косиор приехал на шахту, чтобы разбудить людей, вдохнуть в них ощущение их силы. Он уже знал, что ничто не укрепляет так дух пролетария, как сознание своего единства с братьями по классу. Но в это время он ощутил, что силу пролетарий черпает в борьбе с природой, в самом труде… Нет, не в одиночных усилиях, а в системе отношений, возникающих на почве труда. Он как будто впервые познал глубокий смысл и универсальность марксовой теории о производственных отношениях…
Такие важные и сложные мысли посетили его именно тогда, когда он был вместе с Моргуном. И может быть, поэтому он особенно ценил его дружбу, которая прошла и через ссыльные поселения, и тюремные этапы, и споры в подпольных кружках, и первые бои за Советскую власть.
Теперь эта дружба по-новому окрашивала образ молодого человека, и похожего и непохожего на своего отца.
Между тем Василь Моргун разложил на длинном столе, торцом приставленном к письменному, фотографии карты Украины с обозначенными на них пунктами активных выступлений кулачества. Над картой склонились три головы: наголо обритая, блестящая — Косиора, светлая с проседью — Карлсона, увенчанная густой шевелюрой — Постышева.
Хотя и Косиор, и Постышев прекрасно знали о росте активности контрреволюции в деревне, ее проявлениях в самых острых формах — террора, диверсии и саботажа, факты, собранные вместе, прикрепленные к географическим пунктам, давали картину неожиданную и остро впечатляющую. Их было не десятки, а многие сотни, черных флажков, словно траурные знамена развевающихся над селами Украины…