Третий курс был выпускной. Ребята там все взрослые, серьезные, настоящие учителя, и всегда заняты: то у них практика, то открытые уроки, то выступления в деревне. А вот второй курс… Он все захватил в техникуме в свои руки. Куда ни посмотришь — всюду командуют второкурсники. Они и в комитете комсомола, и в профкоме. Взять Максю Климова: то он на перемене наставляет кого-нибудь на путь правильный, то на собрании вскрывает недостатки… И все у него получается дельно. На студенческих собраниях выступают и другие второкурсники. Они же проводят по классам и политинформации.
А как только кончается урок, второкурсники спешат в большой зал. Он наполняется песней. Песня летит по этажам:
Ребята и девушки у них — не нам чета. Все рослые, красивые. И за своей одеждой следят. А вот галстуки тогда не принято было носить. Только у одного Сеньки Зубцова — яркое кашне на шее. У главного запевалы Вани Чебыкина — волосы, как черная шапка.
Мы жмемся в угол, толпимся у класса: наша пора, еще не пришла.
Как-то я прочитал в стенгазете стихотворение. Обратил внимание на подпись: Ал. Логинов. Кто такой Ал. Логинов? Спросил Гришу Бушмакина. Он меня познакомил с нашим поэтом. Это был Саша, тихий, задумчивый парень. Саша дал мне почитать свои стихи, а я сунул ему тетрадку со своими «столбиками». Так завязалась у нас дружба. Саша состоял в редколлегии, и вскоре в стенгазете появилось мое стихотворение. Подписал я его хитро: «Купавский», не каждый и догадается.
Но вскоре догадались. Ко мне подошел однокурсник Панко и признался, что очерки Устьяка — это его очерки. Я удивился, небольшие очерки П. Устьяка я читал в стенгазете, а кто пишет их, не знал. Устьяк меня старался уговорить, чтоб я попробовал тоже писать очерки. Но я и слушать не хотел: стихи как-то-звучат по-особому звонко, празднично, волнуют, а проза мне казалась спокойной, будничной. И я надолго остался верен своим рифмованным столбикам. К нам примкнул еще один стихотворец Коля Шарапов. Он писал легко и, как мне казалось, красочно. Стихи у него были лучше и Сашиных. Сейчас каждый день мы торчали в канцелярии у пишущей машинки и сами печатали стихи. А потом вставляли их по очереди в свое заветное окошечко в стенной газете.
Так мы вскоре захватили стенгазету «За педкадры» в свои руки, и нам казалось, что большего ничего и не надо. Газета выходила хотя и редко, но мы умудрялись обновлять материал каждую неделю. Одного окошечка вскоре нам не стало хватать, Саша Логинов еще два новых выхлопотал, и мы начали аккуратно заполнять их своими литературными творениями.
В те годы у нас много времени отводилось на практику. Мы два раза ездили в коммуну, сохранившуюся с первых лет коллективизации. Работали там наравне с коммунарами: молотили, очищали на триере семена, ездили в лес за дровами. Мне даже удалось поработать на маслодельном заводике.
Несколько раз ездили в школу на педпрактику. Была и производственная практика в судоремонтных мастерских. А субботники и воскресники устраивались почти каждую неделю. В техникум мы являлись как в гости. Все это на нашу студенческую жизнь накладывало особый отпечаток, мы быстро сдружились и жили своим классом, как некоей маленькой коммуной.
Однажды направили нас в судоремонтные мастерские. Я не знал городской жизни, а заводской тем более. Вставали рано, по гудку, и сразу бежали на завод. Хотя мы были на практике, но я с первых дней почувствовал себя рабочим человеком. Мне нравились и ранний гудок, и узенькая проходная, куда стекалось множество людей, и озабоченная деловитость рабочих. Я подражал им и старался походить на них.
Всех нас распределили по цехам. Вначале мы присматривались, а потом нашли свое дело. Я попал в кузнечный цех. Это побольше нашей бессоловской кузницы! Взять хотя бы паровой молот. Как начнет он месить распаренную болванку, душа радуется. Меня, конечно, к молоту не допускали, тут работали опытные люди. Я таскал готовые заготовки для каких-то машин и всерьез считал, что без меня вряд ли бы и обошлись.