Сани у мужика плохонькие — дровни. Лошаденка белым-бела, вся в инее, из ноздрей свисают сосульки. Эх, мужичок-мужичок, не бережешь ты лошадку…
— Почему пологом не накрыл? Лошадь-то вся продрогла, — сказал я строго.
— Так лошадь-то чего, разбежится, согреется. Тебя не заморозить бы. Сам председатель сельсовета наказывал. Зарывайся в сено. А сверху одеялом прикрою. Картошку продавать привозил, укрывал от стужи. Стужа-то, слышь, тридцать градусов с хвостом. Тебя бы живым доставить, не заморозить…
Пока причитал старик, я зарывался в сено. Затем он накрыл меня одеялом, и, приткнувшись на колени, крикнул на лошаденку. Наш возик тронулся.
Лошаденка и впрямь разогрелась. Я выглядывал из своего гнезда и видел, как по сторонам мелькали деревья, кусты, а мужик все покрикивал: «Эй, сатана кудрявая! Милушка ты моя… Мне бы посошок, тебе сенца стожок».
Дорога была дальняя. От холода она смерзлась и надоедливо скрипела под санями. Мы спустились на реку и поехали вдоль высокого лесистого берега.
Зимние дни коротки. Уже начинало смеркаться. Кое-где по берегу замелькали светлячками огоньки. Значит, деревни близко. Где-то послышалась гармошка. А где гармошка, там, известно, и песни. Старик, намотав на кулак вожжи, начал прислушиваться.
— Не пьяные ли? — вдруг озаботился он.
А гармошка все ближе и ближе. Хозяин ее, казалось, разрывал мехи. Вдруг показалась толпа парней.
— Эй, сатана кудрявая, — крикнул опять мой возница, но вдруг осекся. — Эй, ребята, тихо, тихо, учителя везу!
Парни послушно уступили нам дорогу. Даже приглохла на время голосистая гармонь. Миновав опасность, мы уезжали все дальше и дальше. Старик оживился, передергивая с уха на ухо свою шапку, радостно покрикивал:
— Эй, сатана кудрявая, милушка ты моя!.. А учителя все же страшатся, черти.
И вдруг сообщил мне:
— Теперь уж близко Лодейка-то… Там тебе хорошо будет… Весело в Лодейке-то нашей… Еще бы…
Лодейка — селышко небольшое. За последние годы не прибывает, говорят, и не убывает. Стоит оно на высоком берегу реки. Здесь на бугре сельсовет, школа, магазин, который по старинке местные жители называют лавочкой.
Поселился я в мезонине школы. Внизу класс, а над классом — квартира учителя Ивана Ивановича Иванова, молодого парня, приехавшего недавно с краткосрочных курсов. Учитель был не слишком расторопен, поселили его сюда, и он жил тем, «что бог пошлет». Вечером выпивал стакан молока и ложился спать. Утром вскакивал, наскоро приводил себя в порядок, снова выпивал стакан молока и шел вниз к своим ученикам.
Комнатка наша была не маленькая и продувалась ветром со всех сторон. В одном углу стояла старинная деревянная кровать, в другом — стол, два стареньких стула и скамья для гостей, как пояснил хозяин квартиры: Здесь под крылышком Ивана Ивановича я и нашел приют. Стены комнаты были оклеены губернской газетой, которая сообщала об убийстве кулаками селькора Афони Бологова. Этому событию была посвящена целая страница. Какой-то местный художник на рисунке изобразил селькора молодым и бравым парнем в шапке, ушки шапки опущены вниз; на других рисунках были изображены убийцы. Бородачи сидели и злобно, по-совиному, смотрели из-под нависших бровей. Тут же был нарисован и дом, в котором свершилось злодейское дело. Я весь вечер читал и перечитывал газету, и мне стало не по себе.
— Ты бы, Иваныч, обоями оклеил, — сказал я.
— А зачем, почитаю и усну. Как-никак газета…
Утром Иван Иванович повел меня в главную школу, где находились другие учителя. Эта школа, как я узнал потом, стояла почти рядом с лавочкой. Была она побольше и тоже с мезонином, где и застали мы двух учительниц. Я сдернул с головы шапчонку и поздоровался с ними за руку. Та, что моложе (как оказалось, она и была заведующей), обрадовалась моему прибытию.
— Вот и хорошо, все ж укомплектовали. Как устроились? Были ли в сельпо? У председателя сельсовета? Первый класс вас заждался…
Заведующая Анна Георгиевна говорила быстро, и я не успевал отвечать на вопросы. Вторая учительница была старше первой и казалась неприветливой. И правда, в своем черном, старинного покроя платье, с тугим узлом волос, уложенном на затылке, она выглядела чопорной и строгой, даже суровой. Окинув меня взглядом, она спросила:
— И вы, коллега, думаете, справитесь?
— Попробую…
— Как это «попробую»? Нечего, коллега, пробовать.
— Так, Аполлинария Иннокентьевна, он ведь еще студент.