— Зачем живем, Семеновна? — поняв намек старухи, отвечал отчим с затаенной усмешкой.
— Так ведь, соколанушко, деньги-то надо в дом таскать.
— Ты, Семеновна, копила, а что толку?
— Храню, голубчик, на черный день. Какие-никакие, а «катеринки» не упадут в цене.
— Они уж пропали, теперь на оклейку углов годятся.
— Деньги же!.. Нищенка была, говорила, золотым рублем оправданы. Хоть внуку на гармонью сохраню. Вырастет вот… Не упадут, говорю, в цене «катеринки». Сама пряла, сама ткала… Масло копила… Все, все в «катеринки» вложила. Теперь и с капиталом… А на тебя посмотрю, Лексей, ты не берегешь деньги.
— А ты, Семеновна, разве плохо живешь?
— Не пожалуюсь. Но ведь на черный-то день надо.
— Будет и на черный. Вот скоро, Семеновна, лесовать пойду. То белочка попадется, то зайчик, а то и сама лиса.
— Ой ли? — вздохнула бабушка. — Рыбка да рябки — потеряй деньки… Разве это хрестьянское дело?
Она отступала и вновь усаживалась к люльке. Отчим поднимался с лавки и уходил на улицу.
— Травой не накормишь ребят-то, — вдогонку бросала старуха. — Хлебушка запросят да молочка.
«Все они, питерцы, видно, одинаковы, — ворчала она. — Вон мой Ваня… Сапог сапогу пара. Дома-то тяжело жить, не поглянулось. Водочку требовал… А всего капиталу, хоть и у Вани — блоха на аркане да вошь на цепи. А тоже, кто я да кто? В Питере, видишь, дескать, человек… Чтокалы…»
И вот однажды отчим собрался лесовать.
Лесовать — по-нашему охотиться на какого-нибудь зверя, ходить по лесу с ружьем и ловить даровую живность. Бабушка это занятие не считала делом. Она привыкла видеть мужиков на полях за плугом, на лугах с косой, а тут — разгуливать с ружьем по лесу, какая же это работа — безделье да и только. Но отчим собирался основательно. Взял Урчала на поводок. Тот, казалось, обрадовался, наконец-то приставили и его к делу. Уши у собачки стоят торчком, как два рожка, острая мордочка поднята, будто он заранее к кому-то принюхивается, хвост свернут калачиком, одним словом, собачка-лаечка что надо.
Поверх пиджака отчим натянул новый полотняный фартук — это посоветовала мать: мало ли добра в лесу, груздочки попадутся, волнушки даже — все неси домой. С отцом увязался один городовик, веселый, разбитной парень из соседней деревни.
— Мы, Семеновна, чертовщинку знаем, — говорил он шутливо. — С пустыми руками не вернемся.
Бабушка крестилась. Хотя, надо сказать, в бога и она не слишком верила, а кресты на грудь все же клала исправно. Может, и пригодятся. Вдруг бог-то есть на небе. Вон как рассказывает тетка Марфа об аде… Все на страшном суде, мол, отвечать должны. Кресты-то там и вспомнят.
Я никогда не видел зайцев и, когда ушел отчим лесовать, расспрашивал о них бабушку, допытывался, на кого они похожи. А когда представил их себе и нарисовал чернилами из сажи на какой-то книге рядом с богами зайца, похожего на Урчала, бабушка дернула меня за ухо и опять отняла у меня книжку. Потом, помирившись, мы начали обсуждать, что с зайцем станем делать. Сначала определили, на что годится шкурка. Конечно же, мне на шапку. А мясо будем жарить в большой глиняной ладке. Бабушка тотчас же достала с полки широкую, как блюдо, ладку, ошпарила ее кипятком, сказала:
— Любой заяц уместится. Положим зайца…
— И маслица, — перебил я.
— Жирно захотел… И зайца, и масло, все тебе сразу.
— Зачем же, Семеновна, живем? — сказал я словами отчима.
— Цыц ты, ишь заговорил… Не убил, а уж отеребил.
Лесовать охотники ушли, видать, далеко, и к вечеру не вернулись. Да и с зайцами возвращаться нелегко.
Ночью я спал неспокойно, видел каких-то зверей и — ни одного зайца. Проснувшись, я опять спросил бабушку, какие бывают зайцы, на кого они похожи.
— Зайцы и похожи на зайцев.
— Хвостик-то калачиком, как у Урчала?
— Бывает, как и у него… Принесет тятька — увидишь.
На другой день только под вечер вернулся отчим, усталый и хмурый. Я бросился к нему, смотрю — фартука-то на нем и нет, обгорел, одна вышитая нагрудка осталась. За нагрудкой засунуты рукавицы и кисет с табаком.
— Вот те на! — развела руками бабушка. — Говорила — рыбка да рябки…
Доставая из сумки грибы, отец сказал мне:
— Еще не выросли, Аркашик, наши зайчики. Пусть подрастут малость. Чего же зря душу губить…
«И впрямь, чего же губить? — согласился я молча. — Другое дело — грибы. Они не живые, без души грибы-то… Их можно и маленькие ломать».
— А фартук-то где? — допытывалась бабушка.