— Не ругай, Семеновна, видишь, уснули у огня. Ночью-то зуб на зуб не попадает…
— Говорила, рыбка да рябки — потеряй деньки!
Однако я не терял надежды, ждал: когда-нибудь да принесет отчим зайца.
Однажды он приехал с лесного сенокоса и, не распрягая лошадь, быстро вошел в избу.
— Вот и привез, — вынимая из-за пазухи какой-то серый клубочек, сказал он.
— Зайка! Зайка! — запрыгал я от восторга.
— Это хомячок.
— Еще чего выдумали, крыса ведь, — разглядывая маленького дрожащего зверька, недовольно сказала бабушка. — Много хлеба-то… Скоро волка заведете…
— Ему немного надо. Семеновна.
— Еще бы много. Хлебушко-то из колосков, голубчик, собираем.
Вечером стали кормить Фомку — так мы назвали хомячка. Почему его так окрестили? А все наша бабушка. Когда зверек стал есть, щеки у него раздулись, я даже подумал: как бы не лопнул. Бабушка смотрела, смотрела и сказала: «Ну и Фома, — и, взглянув на меня, добавила: — А ты Ерема… Фома да Ерема». Так и назвали — Фома, Фомка.
Каждый раз Фомка торопливо хватал из старого блюда пищу и, не прожевывая, прятал ее за щеки. Они так раздувались, что и впрямь смотреть было страшно.
— Весь хлеб сожрет… Можно бы поросенка выкормить, а тут крысу какую-то завели, прости господи, — недовольно ворчала бабушка.
Фомка был забавный зверек, он заменял мне Урчала. Тот давно вырос и все где-то на улице пропадал. Поест ли Фомка или поспит, обязательно умывается. Такой чистюля! Поплюет на лапки, как человек, забросит их на затылок и тянет к мордочке. И все делает так старательно и вроде осмысленно, что даже бабушка удивлялась: «Смотри-кось, крыса, а чистоту любит».
Так Фомка прожил под шестком с неделю. Прожил без особых приключений. Даже познакомился с Урчалом, и, кажется, они подружились.
Это мне было по душе. Еще зайчика бы… вот весело-то будет… Даже Колька мне позавидует.
— Все зверье из лесу собирайте, беспутевики, — не унималась бабушка. — Хлеб скормите зверью, а сами на траву сядете. Так же и мой Ваня… чтокало… Дом-то ведь можно быстро развеять по ветру.
Бабушка частенько говорила о доме. Чувствовалось, что она все же ревниво относилась к отчиму. «Не для него строились, для своих сыновей собирала добро. А где сыновья? Оля сложил голову на чужой сторонушке, неизвестно за кого воевал. О Ване — и говорить нечего: приехал, расклевил сирот и скрылся. Так все и досталось чужому человеку. Укрепит ли он дом? Сохранит ли его для внука?» — думала она и, вспоминая о пережитом, тяжело вздыхала, иногда плакала.
Как-то утром, вставая, отчим взял брюки, сунул руку в карман, а кармана-то и нет. Взглянул на штанину, а на ней — огромная дыра. Сразу понял все, молча натянул праздничные брюки и ушел. Это видела бабушка, от удивления качала головой:
— В хорошую лопотину залез… в будень-то. Ох-хо-хо. Не к рукам куделя…
На следующий день бабушка встала раньше всех, натянула на себя сарафан, — и вдруг заревела, да так, что все перепугались.
Собрались, оглядываем бабушку, — удивляемся: на платье-то сзади дыра.
«Ужели Фомка изгрыз? Эх, Фомка, Фомка, — забеспокоился я. — Зачем же он вылез из своей комнатки?»
— Подарок ведь дочерин, — всхлипывала бабушка.
— Не реви, Семеновна, куплю новый.
— Много у тебя купил-то. Завели чертову скотину… прости господи.
Тут уж и мать заняла бабушкину сторону.
— И в самом деле, выдумали… Изгрызет все, беспутый. Караулить не будешь. Даже дверцы не держат.
А Фомка преспокойно сидел на полу и старательно умывался. Это было так трогательно, что я замахал руками:
— Буду караулить, буду!
Однако Фомкино озорство еще повторилось, и мать настояла:
— Откуда взялся, туда пускай и бежит.
И отец унес Фомку в лес.
Я не мог забыть этого забавного зверька, долго скучал по нему. Даже сейчас иногда хожу в лес и думаю: вот-вот и выскочит из кустов мой Фомка.
Летом отчим и мать заговорили о школе. Хватит, мол, побегал, надо и за ученье браться.
— Надо, надо, чего без ученья-то ныне, хоть я же, сижу, как темная, — поддержала и бабушка. — Там тебя, паренек, вымуштруют, шалить не станешь. Чуть чего — в угол или за ухо…
— Я увернусь.
— Боек шибко. Там найдут, на то и наставники.
Мать достала из ящика полотно, отрезала лоскут, окрасила его в синий цвет, сшила мне сумку. Вместо лямки отчим пришил к сумке ремень, не так, мол, плечо будет резать. Мать сшила сатиновую рубаху, костюмчик из хлопчатобумажной ткани, которая почему-то называлась чертовой кожей. Знакомый портной сделал новый картуз: мать только одни картузы шить не умела. Когда все уйдут из дому, я наряжусь, сумку перекину через плечо, покручусь у зеркала в горнице и к бабушке: