Здесь Юг-река делала крутой поворот и, нырнув между крутобоких отрогов Северных увалов, несла свои воды дальше. Несла она их покойно, величаво. Нам казалось, что наша река — самая большая и красивая изо всех на свете рек. Она всегда живая, что-нибудь да тащит на себе. То несет бревнышко, то корягу какую-нибудь, то рваный берестяной пестерь прибьет к берегу. Разглядываешь его и думаешь: кто же хозяин-то? Кто тот человек, который ходил с пестерем за грибами? Может, он потерял его и теперь разыскивает. А то и лодка с грузом проплывет. Лодка наверняка спешит в Устюг.
В этом Устюге, говорят, товаров больше, чем в нашей Шолге, потому и город называется Великим. Весной на реке полно пароходов: тут и бойкие буксирики, и степенные пассажирки.
В деревнях ждут не дождутся весну, копят масло, ткут полотно, стригут шерсть с овец, и все это добро уплывает по воде в Великий Устюг. А оттуда люди возвращаются на пароходах с обновками, с гостинцами.
За жаркое, сухое лето река осела, на перекатах совсем обмелела, можно перебрести. Теперь уж ни один пароходик не гудит. Хотя на реке и нет пароходов, но все равно идти камешником по-своему интересно. У подошвы обрывистого берега лежат оползни с опрокинутыми вниз вершинами ольховых кустов. Кусты чудом держатся, цепляются разлапистыми корнями за глинистый берег. Но это только до будущей весны. В половодье река подчистит все, унесет и эти кусты. А вот камешник… камешник останется. Он давно тут лежит. Откуда взялся этот камешник? Вдоль берега на приплеске лежат на целую версту сплошняком камни. И ведь камни не маленькие, по куриному яйцу есть голыши. А мелюзги, видимо-невидимо. Даже ходить тут по камням трудно. Но мы ничего, привыкнем…
Идем с Колей, к камешкам приглядываемся. Увидим плиточку, кинем в реку, чтоб она упала ребрышком, булькнула по-особому. Тогда мы считаем, что «заперли» реку. А то еще кинем ее пластом понизу: плиточка начинает делать прыжки — вначале, от берега, большой прыжок, а потом меньше и меньше. Так мы «ели колобки». А есть еще такой камень «чертов палец». Правда, попадаются они редко, только счастливчику. Камень этот похож на палец, и все говорят, что он полезный. Поранишься где-нибудь, поскобли этот палец и белой каменной мучкой присыпь ранку, — живо ее затянет. Об этом мне бабушка как-то говорила. А других голышей беспутевых — серых, синих с белыми прожилками, черных, тут полно. Откуда они и взялись здесь, на берегу? Или земля их выпирает из низу, или река откуда-то сверху принесла, выплеснула крутой волной на берег да так и оставила сушиться? Или они родились, как рождаются рыжики в ложках? Этого и Коля с братьями не знает, и я — тоже. А вот учитель наверняка знает. Знает, откуда взялись эти камешки, почему наклонились ольховые кусты с берега, и река наша почему плывет в ту сторону, где каждый день садится солнышко.
Сегодня нам повезло. Вначале Коля нашел какой-то особый камень, которым можно писать на другом. А потом и я нашел такой же. Попробовал на камне намалевать Урчала. Получается, как в школе на доске. И еще нашли красный камень — тоже пишет. Вот чудеса! Полсумки насобирали таких камней. Не заметили, как и темнеть начало.
Дома бабушке уже не сиделось, беспокоилась. Хотела с Урчалом пойти разыскивать меня. А мы вон сколько камней нашли, вот рисовать-то будем.
Наскоро поев, я решил бабушку и Урчала уму-разуму поучить. Привел их в горницу, усадил бабушку на стул против шкафа с черными дверцами. У ног ее разместился Урчал. Так и следовало: он меньше, должны сидеть по росту.
Держа в руке белый камень, заменявший мел, я строго сказал:
— Ну, дети, начнемте. Как тебя зовут? — ткнул я пальцем в сторону бабушки. — Ну, как? Подумай…
— Ну как, бабушкой и зовут, — стараясь услужить, мне, смущенно сказала бабушка.
— Правильно… А отца как звали?
— Отца-то? Семеновна… Сенькой…
— Правильно, бабушка… Бабушка Семеновна, вот так. А годиков сколько? Не знаешь? Нехорошо, дома спроси. А ты, Урчал, первопут, не смейся. Хоть и смешинка тебе в рот попала. Мы вот сейчас…
— Ох-хо-хо…
— Не охай, бабушка Семеновна. Отвечай, чем занималась летом? Встань и выйди к столу. Ко мне, ко мне выйди, бабушка.
Удивленная бабушка не перечила. Поднялась, как огромная копна, шагнула к столу.
— Учил бы своего Урчала…
— Урчал наш — первопут. А ты ответь, чего в решете не унесешь? Быстро, до трех считаю: раз, два, три… Вот получай, — и я щелкнул бабушку по лбу так же, как это делал Виталейко.
— Неуж и тебя щелкали?
— А как же?
— Вот они, наставники-то, сразу уму-разуму учат, — похвалила бабушка. — Слушайся наставников-то своих.