Заполнив доску цифрами, Надежда Арсеньевна ловко подняла ее, скрипнув блоками, и продолжала писать на другой, еще чистой доске. Пройдет с полчаса, и она заполнится свежими записями.
— Ох-х, — тяжело вздохнул Васька Дронов, длинноногий веснушчатый парень, и, закрыв свою пустую тетрадку, шепнул: «У тебя почитаю, Цингер».
Дронов никогда не вел записей, он только читал чужие тетради и еле-еле тянулся по успеваемости за классом.
Как только кончился урок, Васька Дронов выскочил из класса и бросился вниз к висевшему на стене ящику, в котором по ячейкам в алфавитном порядке раскладывались письма. Он давно уже ждал от матери денежное подкрепление. Подкрепления не оказалось, но зато было много писем.
Почти все были еще в классе и толпились вокруг Надежды Арсеньевны, которая продолжала пояснять заковыристые формулы, как вдруг Васька ворвался в двери.
— По гривеннику за письмо! — крикнул он. — Нет гривенника — пляши!
Я неуклюже топнул ногами и, вырвав из его рук письмо, подбежал к окну.
«Наконец-то…» — обрадовался я.
«В четверг скончалась Зина…» — прочитал я в самом начале письма Анны Павловны.
Ничего не понимая, я заморгал глазами. Слова куда-то поплыли.
Я скомкал письмо и, сунув его в карман, выбежал из класса.
Смерть Зины меня буквально потрясла. Я стоял и, ошеломленный известием, не знал, что делать. Ко мне подбежал Гриша Бушмакин и участливо спросил о случившемся. Я молча подал ему письмо.
Анна Павловна, сообщала, что у них на полях завалило снегом много льна и картошки. Комсомольцы пошли в бывшую коммуну убирать картошку. Пошла и Зина, в легких ботиночках. Я вспомнил ее коричневые хромовые ботиночки на шнурках. Пошла и схватила воспаление легких. Две недели мучилась. Антон Иванович после смерти Зины взял расчет и куда-то уехал. Да, было в нем, видно, то хорошее, что сумела разглядеть Зина…
Ночью я проснулся и сразу вспомнил Зину. «Пиши мне, как там будешь жить», — сказала она мне на прощание. А теперь ее уже нет… И никогда больше не увижу ее, никогда!..
Я только теперь понял, какая это для меня большая потеря. Не может быть, чтобы Зина умерла! Такого не должно случиться! Это ошибка… Очень хотелось верить, что это именно ошибка.
Я вскочил с постели и, босиком подбежав к окну, освещенному серпиком только народившегося месяца, торопливо пробежал глазами размашистые строки Анны Павловны и снова ужаснулся.
«Ужели я больше ее не увижу?» — прошептал я и забился в угол…
На нашем курсе учился Федя. И отца у него звали Федором. Федю мы стали звать Федя-Федя. Он не обижался, казалось, это ему даже нравилось. Был Федя-Федя веселый, смешливый паренек, мы с ним были одногодки, оба низенькие, совсем «недоросточки», любили посмеяться, побегать. А Федя-Федя еще выдумщик был. Придумает такое, что и большому не суметь. Сам он был полненький, подвижный. Лицо как шанежка. Глаза голубые, как две капли воды. А волосы на голове так и горели — курчавые, окрашены будто охрой. Ею в Купаве красили разные деревянные изделия.
У нас в техникуме была кабинетная система, каждому учителю отведен класс, и студенты (нас уже звали студентами) переходили из комнаты в комнату. Все мы ходили кучкой, держались своих осиновгородокских. Я больше садился рядом с Деменькой Цингером. Жаль, что Гриша Бушмакин в другой, параллельный класс попал, а то бы мы обязательно рядом сидели. Деменька Цингер — парень старательный, все услышит, все запишет в тетрадку. Если я что не успею записать, потом к Деменьке загляну. На уроках я сидел смирно, слушал внимательно учителей и разглядывал своих сверстников. Федю-Федю я приметил сразу. Еще бы такого не заметить. На перемене он как-то подошел ко мне: «Ты откуда?» — «С Юга… — ответил я. — Знаешь Юг-реку?» — «Еще бы не знать, всю жизнь купался, — сказал Федя. — Значит, земляки? Дружить будем!»
И мы стали дружить. Придем в техникум, увидим друг друга и бежим навстречу, здороваемся, да не как-нибудь, а за руку. На уроках нет-нет да и переглянемся. Другой раз зальется колокольчиком Федя-Федя, и я засмеюсь. В студенческой столовой начали выручать друг друга: один убежит пораньше и займет очередь для другого. И хлеб в техникумском ларьке вдвоем быстрее получали. Хорошо иметь земляков!
У Феди-Феди был самодельный фотоаппарат, правда, маленький, но фотки, как мы называли, с нашими рожицами получались. Однажды произошел такой случай.
Кончился урок, и все побежали занимать очередь в столовку. У нас в классе был длинный парень по фамилии Самоварников. То ли он накануне долго где-то работал или какая другая причина, но пришел на урок вялый и сонный. Сидел он на задней парте и, загородившись от взоров других книжками, навалился на стол и задремал. Товарищи его сказали: «Пусть подремлет, человеком будет», — и убежали. Только не убежал один Федя-Федя. Он достал свой фотоаппарат и, подобравшись, снял Самоварникова. И никто этого не видел. Выяснилось через день. Пришли в техникум и видим заметку в стенгазете «За педкадры». «Проснись, самовар скипел», а ниже — фотография спящего Самоварникова. Это было смешно и горестно.