— Вы не знаете, где О’Лири?
— Он ожидает известий из Рио-Ача; он дома.
— И я об этом. Что? Ничего? Монтилья не возвратился?
— Нет.
— Прошу вас, пишите. Ах, денег бы, денег. Как мало денег! Будь у меня хотя бы остатки поместий, моего состояния… В сущности, это естественно: для нас, креолов, Америка — родная земля, и то бескорыстие не особенно блещет вокруг республики; чего ж мы хотим от наемников, от приезжих?
— Вы правы, господин президент. Лишь немногие могут жить идеей; и лишь немногим нужна свобода.
— Нет, нет, господин Перу, — задумчиво, тоном человека, проходившего все это по учебникам и давно уж ответившего на душевном экзамене, отвечал Боливар. — Многие люди не знают, что им нужна свобода, но это не значит, что она им действительно не нужна. Просто они не сознают этого или не решаются сказать себе.
Он помолчал, ожидая ответа.
Перу помолчал и промолвил, все стоя в почтительной позе:
— Быть может, вы правы, мой генерал. Но я не уверен.
— Зачем же вы приехали?
— Я — из тех, из немногих.
— Да, вы достойны похвал.
— О нет, господин Боливар. Такие вещи — личное дело каждого, тут не за что хвалить. Если угодно, похвалы досадны: как будто ты совершаешь нечто тебе не свойственное, и потому надо хвалить, а не воспринимать как должное.
- Да, это верная, верная мысль, — обрадованно закивал Боливар; глаза его оживились, он явно готов был увлечься играющей диалектикой; но вот он как бы остановил на губах улыбку, согнал ее и сказал:
— Ну что же. Это весьма интересно. Но факт есть факт: ирландские волонтеры бунтуют и жгут Рио-Ача, поскольку не получают жалованья и не нашли желанных жемчуга, платины, серебра и так далее, горы из которых надеялись увидать в Америке еще с кораблей. Что делать? Я думаю, мы пошлем их к черту. Пусть отсеивается дерьмо. Поход будет трудный.
— Я думаю — так.
— Пишите, пожалуйста: генералу Монтилья…
— Перейдем сюда, — донеслось из прихожей. — Туда не слышно, дверь плотная.
Дверь была приоткрыта, но говорившие, видимо, и не думали на нее смотреть.
Боливар и секретарь приумолкли, непроизвольно прислушиваясь.
— Да, ты прав, тут прохладней. Так вот… тебе нравится это?..
— Кли-и-икот, — прочитал второй голос (денщик!) с большим затруднением. — Черти французы. Слово-то. Кли-и-и-и-кот.
— Ты, наверно, не так читаешь, — сказал хрипловатый, первый. — Не будь я проклятый льянеро, послал бы Хосе учиться к шурину Хименесу в Калабосо. А может, и в Каракас.
— Не послал бы. Да вы же сами порезали весь Калабосо. И шурина тоже.
— Порезали мы потом, а послал бы я раньше. А шурин был в отъезде, в степи.
— Но это другое дело. Но нет, не послал бы.
— Послал бы.
— Не спорь: я тебя люблю. Отвратное это кликот. Наше пальмовое куда лучше!
— Ну, сказал. Ведь это наше. Хотя они вечно пьют, а мы редко.
— Ну, дальше! Ты говорил: броненосец подошел к лису…
— Вот. Подошел броненосец к лису и говорит: лис, одолжи мне свой хвост. А надо тебе сказать, что у броненосца тоже хороший хвост. Не очень большой, как у лиса, но твердый, как веретено. Хороший хвост. Он, знаешь, у него вот так вот свисает, между двумя щитками, вот здесь, повыше, чем у любого зверя.
— Да видел я. Ну и что?
— Вот. Подходит он к лису и говорит: одолжи мне хвост. А лис был большой, но не очень умный, и говорит; а зачем тебе хвост? Броненосец ему отвечает: отмахиваться от мух и москитов. А лис ему говорит: а я чем буду отмахиваться? А броненосец ему: ну, тебе зачем отмахиваться? У тебя шерсть большая и рыжая, а я голый. А лис: а у тебя вон какая кожа, тебя не прокусит москит. Нет, прокусит, говорит этот. А тот ему: но зачем тебе отмахиваться-то? Ведь они не больно кусаются. Нет, говорит этот.
— Ты постой: это кто? Кто сказал?
— Как?
— Ну да, кто сказал: «нет»?
— Как кто? Ты не слушаешь, что ли?
— Я слушаю, но у тебя слишком длинная сказка.
— Нет, если бы ты меня слушал…
— Да я тебя слушаю, только ты говори.
— Я и говорю, а ты не даешь.
— Да нет, только ты говори.
— Я что? Я и говорю, а ты непонятно чего влезаешь.
Фернандо замер с поднятым в назидание скрюченным пальцем, ибо в дверях появился Боливар в синем уланском мундире, расшитом золотом на плечах, на застежках груди, в блестящих ботфортах и с разукрашенной рукоятью шпаги. Смуглое, безбородое, в бакенбардах лицо Боливара было недовольно.
— Вы что тут мелете? — вопросил президент, переводя глаза с отупелого денщика над бутылкой на уничтоженного Фернандо и вновь с Фернандо на денщика. — Украли бутылку, пьют. Перед походом!