— Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, — торжественно обратился к гостям Морозов. — И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.
Он устроил «поцелуйный обряд» лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.
— По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! — зашумели гости. — Целуй первый!
Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.
Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.
— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.
Но на лице Елены не отразилось ничего.
Положив земной поклон, Вяземский поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и она отвернулась с приметною досадой.
От Серебряного не скрылось пристальное внимание, с каким Морозов всматривался в жену и в подходившего к ней очередного гостя.
Василий Грязной облизнул губы перед тем, как поцеловать Елену, а после поцелуя хватанул еще чарку и утерся рукавом. Брякнув бубном, вышел за дверь.
Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице жены.
— Подходите, гости дорогие, прошу вас! — он снова наполнил чарку.
Басманов откинул свои шелковые волосы, улыбнувшись, подошел к Елене и расцеловал ее в обе щеки, еще раз улыбнулся и чмокнул в губы.
Морозов снова наполнил чарку, и Серебряный двинулся к Елене.
Муж не спускал с нее глаз.
Под тяжелым взглядом Морозова Серебряный поцеловал Елену.
Когда губы их соприкоснулись, она задрожала и ноги под нею подкосились.
— Я нездорова… — пролепетала она. — Отпусти меня, Дружина Андреич… Ноги не держат меня.
Морозов подхватил Елену.
— Эх! — сказал он. — Вот женское-то здоровье! Для нее в новинку обряд, так ноги и не держат! Да ничего, пройдет. Эка невидаль!
Поддерживая Елену, Морозов повел ее в светлицу.
— Прошу вас, государи, — обернулся он. — Обождите меня здесь.
В сгустившейся темноте опричники окружали дом со всех сторон.
Кто-то присвистнул по-особенному. Ему тут же ответили. В доме брякнул бубен Грязного. Приблизясь к Басманову, Вяземский сказал ему на ухо:
— Ну? За дело?
— Тише! — моргнул тот, кивнув на Серебряного. — Если этот услышит, будет большой шум.
— Тогда он у меня первый получит! — Вяземский схватился за нож.
Они посмотрели на Серебряного.
Тот думал о своем, не обращая на них внимания. В светелке Елены Морозов вынул из-под опашня длинную пистолю.
— Зачем ты не сказала мне, что любишь его?
— Господи!.. Дружина Андреич, пожалей меня! — умоляла Елена. — Будь милостив!
— Вы что ж, думали, я дам себя одурачить? — он грозно повернулся к жене, в глазах его была холодная решительность, — Ужели этот молокосос думал, что ему сойдет с рук? Что я не сумею наказать его?
— Ты что?… Дружина Андреич? — Елена с ужасом взглянула на мужа, на пистолет, закрыла лицо руками.
Морозов усмехнулся.
— Не дрожи. Тебя я не убью. Возьми свечу, иди за мной. — Он взвел курок и подошел к двери. Елена не двигалась. — Свети мне! — прошептал Морозов.
В эту минуту со двора донесся громкий шум. Ночь взорвалась хриплым лаем сторожевых псов, криками, руганью. Пронзительно заржал конь.
Морозов замер. Елена упала на колени.
— Меня, меня убей! — просияла она в отчаянии. — Я одна виновата, убей меня! Я не хочу, я не могу пережить его! Раньше меня убей! Я обманула тебя!
Морозов со страхом смотрел на свою жену. В этот миг снизу раздался крик:
— Измена!.. Предательство! Остерегись, Дружина Андреич!
То был голос Серебряного. Узнав его, Елена бросилась к двери.
Морозов оттолкнул жену, задвинул запор и укрепил дверь на железный крюк.
На лестнице послышался стук сабель. Шум во дворе усиливался.
Сторожевые псы, сорвавшиеся с цепи, ринулись было на опричников.
И тут же темными комами мяса покатились по двору, оставляя за собой кровавый след.
Повсюду метались тени людей.
Раздвигая столпившихся на крыльце, опричники тащили бревно.
— Отворяй!! — орали они, вышибая припертую дверь, — не то всех передушим!
— Запалю-у-у-у! — размахивая горящей головней, истошно вопил Хомяк. С ревом, все разметая, толпа ворвалась в ночное тепло дома.
На лестнице, ведущей наверх в светлицу, дрались на саблях два князя — Серебряный и Вяземский. Дрались не на жизнь, а на смерть. Несколько ударов нанес Серебряный Вяземскому. Кровь алыми лепестками выступила на белом кафтане.
Борьба, проклятия, громкие крики и падения заполнили лестничный пролет. Шла яростная драка.
На помощь Вяземскому спешило все больше его людей. Тонкая и крепкая веревка с петлей на конце захлестнула Серебряного и сбросила его со ступеней, открыв Вяземскому дуть.
Дверь светлицы затрещала от ударов. И одновременно дом осветился пламенем пожара.
— Боярин! — кричал Вяземский. — Отопри, не то весь дом раскидаю по бревнам!
— Не верю, князь! — отвечал Морозов. — Еще не видано на Руси, чтобы гость бесчестил хозяина! Вспомни, кто ты, Афанасий Иванович!
— Опричник я! Была у меня честь, да вся вышла!.. Отопри! — повторил князь, напирая на дверь, — Всю Москву пущу на дым, а Елену добуду! Не тебе, старику, ей владеть!
Дверь с треском повалилась, и Вяземский явился на пороге, озаренный пожаром, с переломанной саблей в руке. Белая атласная одежда его была истерзана, по ней струилась кровь.
— Отдай добром! — заревел он.
Морозов выстрелил в Вяземского почти в упор, но рука изменила ему. Пуля ударилась в косяк.
Князь бросился на Морозова. От удара рукоятью сабли Морозов упал навзничь почти рядом с Еленой, лежавшей без сознания на полу.
Вяземский наклонился к ней, подхватил на руки и понес вниз по лестнице, метя ступени ее распущенной косой.
У ворот дожидались кони. Сидя в седлах, Грязной и Басманов молча глядели, как пламя обхватило дом Морозова. Оттуда несся разноголосый вой и треск. Опричники, озверев, разносили все в щепы.
Они увидели, как Вяземский поднял Елену на коня, как сам, цепляясь за гриву, влез в седло.
Басманов заерзал в седле, указал на них Грязному.
Раненый Вяземский поскакал со двора вместе с полумертвой боярыней. Голова его моталась из стороны в сторону.
— Куда он? — спросил Басманов Грязного.
— В свою рязанскую вотчину. Куда ж еще!
— Не доедет… Что ж, пора и нам, а?
— Выпить бы. Осьмой день пью. Помру, если не приму.
Кто-то подхватил сенную девку Пашу под мышки, поволок в сад. Двое, суетливо, мешая друг другу, кинулись ему помогать.
Тем временем Михеич, поддерживая Морозова, провел его через калитку к берегу Москвы-реки. Морозов молчал, потерянно водя головой, едва справляясь с собою. Дойдя до воды, Михеич стал валиться под тяжестью боярина.
Тогда тот, собрав последние силы, сам влез в смоляную лодку, а Михеич оттолкнул ее от берега.
На воде растопленным золотом играли огненные отсветы пожара.
Во дворе сваливали в кучу награбленную утварь, одежду. Хомяк, упиваясь видом всепожирающего огня, потирал руки.
— Ай, весело!.. Вот пир так пир!
Слуга Морозова лежал с пробитой головой. Над ним наклонился молоденький опричник, глядел на черную лужу вокруг лица.
— Ты что ль убил? — Хомяк тряхнул его за ворот.
— Не, тесак омочил только, — отозвался опричник и тупо посмотрел на Хомяка. — Еще дышит! Вишь, пузыри пускает.
— Бить надо до смерти! — сказал Хомяк. — Боярин-то его где?
— Убег, — пролепетал опричник. — Увезли по реке. Догнать?
— Черт с ним! Не до него теперь!