— Где князь?… Князь где? — подбежал к Хомяку стремянный Вяземского.
— А пес его знает, где твой князь! — ответил тот, оглядываясь.
Опричники делили добычу. Хомяк двинулся к ним.
— Где князь?! — догнав его, снова завопил стремянный. Хомяк хрястнул его между глаз.
— Раззява! Харю б тебе своротить! На конь! Скачи за ним!
Стремянный заверещал и бросился через двор к Басманову и Грязному.
— Хомяк! — прибежал другой опричник, — Что велишь делать с Серебряным?
— Веди сюда!
Серебряного привели связанным, с огромным синяком под глазом.
Хомяк усмехнулся.
— Я говорил, что нельзя тебе верить! Уж я бы вас всех князей да бояр… — он зло сплюнул.
Серебряный незаметно распутывал узы на руках. Хомяк отставил ногу, стал спрашивать с настойчивостью пьяного:
— Говори, как на исповеди. С кем задумал измену? С кем хотел пойти на царя? Кому душу продал?
И тут, в полутьме, нежданно-негаданно Хомяк получил страшный удар в глаз и тотчас еще удар ногою под низ живота. Хомяк завопил, упал. Согнувшись, покатился по земле.
Серебряный бешено рвался из рук опричников, которые сзади накинулись на него, пригнули, повалили на землю, надели на руки цепь.
— Крестом клянусь, попомнишь ты у меня! — хрипел Серебряный..
— Порешить? — спросил молодой опричник у скорченного Хомяка.
— Ни-ни!.. Не трогать, — со стоном ответил тот. — Мы его милость к слободе отвезем, с почетом! Вы все видели, как он князя Афанасья Иваныча саблей рубил?
— Видели, видели!
— А как наших крошил?
— Видели! Он пятерых завалил!
— А будете в том крест целовать перед государем?
— Будем, будем!
Хомяк подошел вплотную к князю и, затягивая цепь на руках, прошептал:
— Припомню я тебе твои плети!
Серебряный плюнул ему в лицо. Хомяк криво улыбнулся, утер рожу рукавом.
— А за это самолично пару ремешков из твоей спины вырежу.
Вяземский увозил Елену по лесной дороге.
Она открыла глаза, почувствовала, что лежит на хребте коня, и что ее держат сильные руки. Раны Вяземского стали причинять ему нестерпимую боль.
— Боярыня! — сказал он, останавливая коня. — Мои холопы отстали. Надо обождать!
Елена немного приходила в себя. Вяземский снял ее с коня.
— Я тебе страшен? — шептал он. — Не кляни меня, Елена Дмитриевна! Видно, тебе на роду написано, чтобы ты мне досталась!
— Князь! Если нет в тебе совести, — взмолилась Елена, — вспомни хоть стыд.
— Нет у меня стыда! Я все отдал за тебя, Елена Дмитриевна! Все сжег!
— Вспомни суд Божий! — дрожа от ужаса молила Елена.
— Поздно, боярыня!
Сжимая ее в объятиях, Вяземский молил:
— Елена, я истекаю кровью, я скоро умру…; Полюби меня, полюби хоть на час… Чтоб не даром отдал я душу Сатане! Елена!
Она кричала, и билась, и плакала, заливаясь ненавистными слезами, затем разом обмякла, перестала сопротивляться.
Князь овладел ею и тут же силы изменили ему. Он разжал объятия, откинулся на землю, замер, закрыл глаза.
Елена долго смотрела на лежащего рядом с ней князя. Он не дышал, не шевелился.
Елена отползла от недвижного тела.
Конь Вяземского стоял поодаль. Наклонив голову, он тихо ржал, призывая хозяина.
Елена поднялась, оправила порванное платье, пошатываясь, пошла в лес. Цепляясь за сучья, она пробиралась через чащу, ветви хлестали ее по лицу.
Услышав отдаленный, однообразный шум мельничного колеса, она пошла на этот шум, ускорив шаги.
Конь князя навострил уши и заржал громче. Послышались людские голоса.
— Конь-то вроде его!
— Тогда и хозяин тут, если конь не ушел!
Басманов, Грязной и стремянный Вяземского разом увидели бесчувственного князя. Стремянный подошел, приложил ухо князю к груди.
— Дышит еще!..
— Все равно помрет, — поморщился Басманов. — Если не остановить кровь, истечет до капли!
— Да тут колдун живет. Близко… На мельнице, — сказал стремянный. — Он уймет кровь.
— Едем! — качнулся в седле Грязной. — И баклажка вина у него найдется, раз колдун! — он тряхнул бубном. — Осьмой день пью, не похмелюсь — помру тоже.
Обессилив, Елена упала на траву. Мельничное колесо вертелось перед нею, отражая, луну.
Седая голова наклонилась над Еленой.
— Дедушка, дедушка! — застонала она. — Укрой меня! Ради Пречистой Богородицы, укрой!
— Господь с тобою, боярыня! — завздыхал старик. — Как мне укрыть тебя?
— Вот мое ожерелье! Возьми его!
— Ох, ох, ох! — глаза мельника заблестели. Он взял жемчужное ожерелье, но тут в лесу послышался конский топот.
— Не выдавай меня, дедушка! — взмолилась Елена. Мельник поспешно повел ее в комору и запер за нею дверь.
На поляне показались Басманов, Грязной. Стремянный придерживал князя, лежащего на хребте коня. Мельник вышел им навстречу.
— Эй ты, хрен, иди сюда! — позвал Грязной, — Вишь, как кровь бежит. Можешь унять?
— А вот посмотрим, родимые! — отвечал мельник. — Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его?
— Ну! — сказал Грязной. — Не уймешь — дух из; тебя вышибем!.. А уймешь — наградим.
— Оно, пожалуй, можно б унять, — напугался старик.:
— Тащи сначала вина! — велел Грязной. — А то, тоже помру!
— Вижу, вижу, боярин… Худо тебе — осьмой день пьешь! — старик засеменил к мельнице.
— Точно осьмой! Он и впрямь колдун! — Грязной обалдело посмотрел на Басманова.
Елена увидела через щель, как Вяземского перенесли к стене коморы, уложили буквально рядом с ней, только с другой стороны стены. Она старалась не дышать, чтобы не выдать себя.
Вяземский лежал, сцепив зубы, перекатывая горячую голову.
— Елена!.. Елена!.. Выдь ко мне!.. — застонал он. Елена сжалась в комок.
— Ну, иди! Спасенье мое, любовь! Иди, прикажи!.. И я умру!
Оглушенная словами насильника, Елена не видела, как мельник принес Грязному вина.
— Отойдите, родимые, дело глаза боится! — попросил старик.
Опричники отошли, Грязной приложился к баклаге.
Мельник нагнулся над князем, положил ему руку на голову и стал шептать заклинания.
По мере того, как он шептал, кровь текла медленнее и с последним словом совсем перестала течь.
Потом старик достал что-то зашитое в тряпицу и повесил мешочек на шею князю.
Вяземский вздохнул, но не открыл глаз.
— Подойдите, отцы родные, — сказал мельник. — Унялась руда, будет жив князь.
Опричники обступили князя.
Глаза старика сделались неподвижны. Начав морочить, он продолжал как будто прислушиваться к шуму колеса.
— Ходит, ходит колесо кругом, что было высоко, то будет низко, что было низко, будет высоко… Наточен топор, наряжен палач, потечет теплая кровь… Слетят головы с плеч, много голов на кольях торчит.
— Чьи головы на кольях торчат? — спросил испуганный Басманов шепотом.
Мельник, казалось, уже ничего не слышал. Только губы шевелились.
Басманов отвел старика в сторону.
— На! — сказал он, доставая кошель. — На, колдун проклятый! Поворожи и мне, чтоб удача всегда была!
— Изволь, батюшка, изволь. Для твоей милости ничего не пожалею! — мельник откуда-то вынул еще мешочек. — Знаю, люб ты царю!
— Откуда знаешь? — испугался Басманов.
— Я много чего знаю, — зашептал мельник. — Ты мешочек-то на шею повесь! Только не сымай с себя и святой водой не кропись — против нее наговорное слово не властно.
— Добро, — перебил Басманов. — Помни — не будет мне удачи, повешу как собаку!
— Ты деда не тронь! — подошел Грязной уже совершенно пьяный. — Ты чего у него отнял?… Верни!
— Пойди, ополоснись! — оттеснил его Басманов. — Мерещится тебе.
— Погоди! — Грязной уцепился за Басманова. — Думаешь, я пьян?… Да, пьян! Пьян!.. А почему? Бог всех нас проклял! Мы… мы скоро будем резать брат брата, как Каин Авеля. Мы все сами себя зарежем!
Басманов вырвал наконец бархатные обшлага, оттолкнул Грязного.