— Этот не встанет! — шепнул, подходя к нему, рыжий балалаечник. — Давай ключи!
— Нет ключей! — отвечал отрывисто Перстень. Заметив взъерошенного Мишука, он выдохнул. — Собирай ребят. Уносим ноги!
— А старик где?
— Нету старика! Все из Слободы, слышишь? — прикрикнул Перстень на Мишука. — Что ты стоишь?
— Тише! Это кто?
— Я! — отвечал Митька, отделяясь от стены.
— Убирайся, дурень!
— А князь-то? — спросил Митька.
— Все пропало! Дедушку схватили, ключей не добыли!
— А нешто тюрьма на запоре?
— Как не на запоре! Кто отпер?
— А я! Испробовал, крепка ли дверь. Понапер на нее, а она, как была, так с заклепами и соскочи с петлей!
— Ай да дурень! — воскликнул радостно Перстень. — Ах, губошлеп ты эдакий! — Перстень приобнял Митьку. — Иди за мной! — приказал он ему. — А ты, балалайка, здесь погоди. Если что, свистни!
— Дураками свет стоит! — дернулся рыжий. — Даром я, что ли, сюда пришел? Пойду на пожар. Где горит — там и добро!
Перстень вошел в тюрьму. За ним ввалился и Митька.
На полу лежал убитый часовой.
За первой дверью были еще две двери, но и те быстро подались от богатырского натиска Митьки.
— Князь! — сказал Перстень, входя в темницу. — Вставай!
— Кто ты? — спросил Серебряный.
— Потом узнаешь. Вставай, князь! Время дорого. Вставай, я выведу тебя!
— Не могу! — сказал мрачно Серебряный. — Я дал слово!
— Князь! — вскричал гневно Перстень. — Потешаешься ты надо мной? Для тебя я зажег слободу, погубил своего лучшего товарища, а ты?… Завтра тебе казнь!
— Не могу! — повторил решительно Никита Романович. — Я крест царю целовал.
— Некогда толковать с тобой, — стиснул зубы Перстень. — Митька, хватай его!
Митька вырвал из стены скобы с цепями, 'загреб Никиту Романовича в охапку и, как малого ребенка, вынес из тюрьмы.
Неподалеку от светлой березовой рощи стоял монастырь. Стены монастырской обители опускались по скату горы, покрытой орешником. Золотые кресты горели в синеве неба.
С другой стороны монастыря, из-за поворота, показались двое всадников.
Елена остановила коня.
— Спасибо, дядюшка, что проводил меня, — сказала она.
Михеич с опаской посмотрел на кресты.
— Это девичий монастырь, — продолжала Елена. — Там знакомая мне игуменья.
Михеич стал ее отговаривать.
— Куда ж ты?… А Никита Романович? Не век же ему горе в тюрьме отбывать!
— Я там недельку обожду, Богу помолюсь, — отвернувшись, Елена заплакала. — Укреплюсь духом. А если Господь поможет, скажешь князю, где искать меня.
Большая проселочная дорога шла через леса и перелески Рязанской земли. По дороге не спеша ехал сбежавший из дома Максим, сын Малюты Скуратова. Кукушка в лесу обещала ему долгую жизнь.
Косматый Буян лаял и прыгал вокруг него и радовался, что удалось ему сорваться с цепи.
Буян вдруг поднял морду на ветер и замахал хвостом. Максим увидел покачнувшуюся на сторону избушку.
В низеньком окне светился огонь. Внутри слышался однообразный напев.
Максим подъехал к окну.
Он увидел всю внутренность бедного жилья. Женщина качала люльку и потихоньку пела. У ног ее сидели еще двое детей. Женщина, почуяв чужого, оробела, но вышла.
Увидя опричника, совсем напугалась.
— Далеко ль до рязанской дороги? — спросил Максим.
— Да это она и есть. Рязанская-то, — кланяясь и заикаясь от страха, отвечала женщина. — Да не езди по ней, родимый ты наш, не езди. Уж больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары обратно проявились. Знать опять нам по лесам да болотам бегать, коровушку прятать. Отымут — помрем с голоду!
Максим поглядел на хозяйку. Бледную, хворую. Из люльки донесся крик, другие дети ползали у порога.
— Вот/…- сказал он и высыпал горсть золотых бабе в ладони.
— Возьми, добрая женщина, а мне их не надо.
— Батюшка, родимый, кто ты? — хозяйка повалилась ему в ноги. — За кого нам Богу молиться?
— Помолитесь за Малюту Скуратова, — ответил Мак¬сим.
Хозяйка в страхе перекрестилась. Максим тронул коня, поскакал дальше.
— Вернись, родимый, послушай мово слова! — голос женщины дрожал. — Не сдобровать тебе ночью на этой дороге!
Буян прыгал вокруг коня и весело смотрел на Максима.
На поляне пылали костры, вокруг которых сидели разбойники Ванюхи Перстня. Рядом стояли винные бочки с выбитыми днами. Чарки и берестяные черпала ходили из рук в руки. Ограбив обоз с вином, они пили уже второй день. Многие уже еле держались на ногах.
— Эх, — говорил один, — что-то с нашим дедушкой теперь?
— Вестимо что! — отвечал другой. — Рвут его с дыбов!
— Все одно не выдаст старый черт, хоть на клочья разорви.
— А атаман-то хорош! Сам небось цел, а старика-то выдал!
— Да разве это атаман, чтобы своих даром губить из-за какого-то князя!
— Да они с князем-то в дружбе!
— А что, может; он нарочно выдал Коршуна! Глухой ропот пробежал меж опьяненных разбойников.
— Долой Перстня! На осину его!
— На осину! На осину!
— Пусть князь над нами верховодит! А не согласен — и князя на осину!
— Хотим князя!
— Где князь?
— Князь! — кричали голоса. — Тебе зовут, выходи!
В избушке князь и Перстень прислушивались к этим выкрикам.
— Напились, вражьи дети! Теперь их сам черт не уймет, — сказал Перстень. — Нечего делать, князь, выйди к ним. Ввалятся в курень, хуже будет!
— Добро же! — сказал князь, выходя из избушки. Перстень вышел следом.
— Ага! — закричали разбойники. — Вылез!
— На осину его!
— Что вы, братцы, — сказал Перстень. — Чего вы горла-то дерете? Идите, проспитесь!
— Ты что нам указываешь! — захрипел один. — Ты больше нам не атаман!
— Дураки! — сказал Перстень. — Да разве я держусь вашего атаманства? Поставьте над собой кого знаете, у вот вам атаманский чекан! Эка честь!
Громкие крики заглушили голос Перстня.
— Смотрите, смотрите! — раздалось в толпе. — Опричника поймали!.. Опричника ведут!
Из глубины леса несколько людей вели с собой связанного Максима. Один разбойник стал петь «Лапушки». Рыжий песенник схватил балалайку. Оба пьяно семенили ногами и, кривляясь, подталкивали Максима к костру.
— Уж коли эти пустились, — сказал Перстень Серебряному, — они не просто убьют опричника, а замучат медленною смертью, я знаю обоих.
Максима подвели к костру. Рыжий песенник схватил его за ворот.
— Развяжите мне руки! — сказал Максим. — Не могу перекреститься!
Кривоногий мужик — Решето — ударом ножа разрезал веревки.
— Крестись, да недолго!
Максим помолился, и рыжий стал привязывать его к жердям.
Тут Серебряный выступил вперед.
— Подай мне атаманский чекан! — сказал он Перстню и подошел прямо к рыжему песеннику.
. — Отвязывай опричника! — сказал он.
— Да ты что? — удивился рыжий. — За него что ль стоишь? Смотри, у самого крепка ль голова?
— Не рассуждай, когда я приказываю! — вскричал князь.
И, взмахнув чеканом, он разрубил ему череп. Рыжий повадился, не пикнув.
— Отвязывай! Ты! — приказал князь Решету, подняв чекан над его головой.
Решето взглянул на князя и поспешил отвязать Максима.
— Сохрани вас Бог тронуть его хоть пальцем.
Твердый голос Серебряного и неожиданная решительность сильно подействовали на разбойников; Из толпы донесся негромкий возглас:
— Истинно атаман!
Трудно было бы положение Серебряного. Бог знает, куда бы еще качнуло пьяную орду, если бы не случилось еще одно событие. К костру подвели связанного детину в полосатом кафтане.