— Ну, видел? — сказала она, не подымая головы и глядя на свой стакан.
— Да, видел. — Я отпил глоток, чтобы исчезла вязкая хрипота в голосе. — Не понимаю только, почему из этого надо делать трагедию!
— Он хоть тебя узнал?
— Еще бы! Даже крепко обнял. Впервые за все время нашего знакомства.
— Странно. Он стал невыносим. Со всеми ссорился, каждый день устраивал на пляже драки. Пришлось нам уехать.
— Все вполне логично. Люди смеялись над ним, и он бросался на обидчиков. И, по-моему, правильно делал.
— То же самое говорил и врач: «Не мешайте ему защищаться и мстить своим мучителям». Но потом сам посоветовал увезти его, чтобы Витторио не слышал насмешек и оскорблений. Иначе у него может возникнуть комплекс неполноценности. К тому же морские ванны ему не помогали, а только его нервировали. — Она на миг умолкла, потом, глядя на опустевший стакан, спросила: — Ты, наверно, пришел в ужас, увидев его?
— Если бы я тебе сказал — вовсе нет, то солгал бы. Но, поверь, ужаса я не испытал. У меня самого двоюродная сестра была до того толстой, что ее вывозили гулять лишь в коляске, да и то в закрытой.
Рената с тревогой посмотрела на меня.
— А что с ней потом стало?
Я не сказал Ренате правду — моя кузина умерла, когда ей не было и тридцати лет.
— Она выздоровела, вышла замуж, теперь у нее двое чудесных ребят, — солгал я.
— Значит, есть надежда? Врач тоже говорит, что не все потеряно. Он назвал его болезнь чем-то вроде гипертрофии. А знаешь, с чего все началось? С того, что у Витторио вырезали гланды. Я будто чувствовала — сопротивлялась до последнего дня, никак не соглашалась на операцию.
— Гипертрофия, иначе говоря, воспаление гланд, — вслух стал я припоминать. — Моей кузине облучали рентгеном гипофиз и, кажется, еще щитовидную железу.
— Вот, вот! Витторио прописали такой же курс лечения. Значит, ты думаешь, и ему поможет?..
Она нежно, как прежде, сжала мне руку, но сразу ее отпустила, точно пожалев о своем порыве. Я сам крепко сжал ее руку, но она мгновенно высвободилась.
— Спасибо, Уго, — сказала она и встала. — Сколько времени ты путешествовал?
— Два года с небольшим.
— Ты вернулся в свою красильню?
— О нет! — с гордостью воскликнул я. И принялся пространно рассказывать о моей новой работе, о приличном заработке — словом, о том, что я взял у жизни реванш. И чем ярче становились подробности, тем больше я забывал о своих прежних горестях. Под конец я заметил, что голос мой торжествующе звенит: — Я уже не тот жалкий красильщик в деревянных сандалиях на заляпанных краской ногах. Теперь даже университетские профессора меня уважают и приглашают к себе в гости.
— Очень за тебя рада. Я всегда говорила, что ты пробьешься. — Она вздохнула и опустила глаза, словно ей было не по себе от моих разглагольствований.
— Теперь я сам себе хозяин, — не унимался я. — Не то что прежде, когда я был рабом красильни, просиживал там до позднего вечера. Теперь я волен уйти из магазина когда мне вздумается; прогуляться, заглянуть в библиотеку, справиться о книге, посидеть с другом в кафе или сходить в университет на лекцию.
— Молодец, мне очень приятно, — пробормотала Рената.
— Поэтому, если тебе будет трудно или же надоест водить Витторио на прогулку, я могу тебя заменить! — настаивал я, желая показать ей, какой я пользуюсь свободой. — Что мне стоит погулять с Витторио или повторить с ним уроки?!
Рената недоверчиво покачала головой:
— Похоже, ты не представляешь себе всех трудностей,
— Какие еще трудности?! Кто-нибудь вздумает на улице поиздеваться над Витторио? Пусть только попробует! — Я вытянул руку и напряг мускулы. — В любом случае он не может все время сидеть дома взаперти. По-моему, ему надо гулять, тогда он снова почувствует радость жизни. Он должен поверить, что рано или поздно вновь станет таким же, как все, нормальным человеком. Иначе физически он после курса лечения, может, и поправится, но в душе у него навсегда угнездится страх, сознание своей неполноценности.
Я заметил, что мои доводы подействовали на Ренату. И хотя она по-прежнему с сомнением покачивала головой, она ухватилась за мои слова как за последнюю надежду, что жизнь еще наладится.
— Конечно, ты во многом прав, — сказала она наконец. — Но у нас есть время поразмыслить над этим. — И, точно желая на миг отвлечься от пугающих мыслей о судьбе сына, с грустной улыбкой похвасталась: — Знаешь, что я сделала, и притом одна? Все в доме переиначила. Теперь у Витторио будет своя, отдельная комната... Но каких мне это стоило трудов! Идем, покажу!
Она, прихрамывая, направилась к двери. Мне показалось, что она нарочно припадает на больную ногу, чтобы я понял, как ей тяжело пришлось. А может, для того, чтобы убить во мне всякое желание.
13.
Моя любовь устояла и перед этим испытанием. Ее хромающая походка вызывала во мне чувство жалости и нежности. Лишь пальцы мои, которыми я во время «обхода» темных неприбранных комнат не раз касался ее тела, хранили аромат ее кожи, вызывая воспоминания о нашей прежней любви.
И вот однажды рано утром после бессонной, мучительной ночи я позвонил Ренате и попросил отпустить Витторио со мной на прогулку. Словно близость Витторио поможет мне подавить мою страсть.
— Еще слишком рано, — ответила Рената, приняв мое нетерпение за хитрость.
— Тогда в десять.
— Лучше бы завтра.
— Ты что, не доверяешь мне?
— Вполне доверяю. Не будь таким подозрительным.
— Хорошо, тогда в три часа.
— В три ему делают укол.
— Ну, в четыре.
— Я же тебе сказала: сегодня ничего не получится. В четыре я поведу его на рентген. Завтра я его отпущу. Но не больше чем на час. Потом ты сам отведешь его на лечебную гимнастику.
Мне казалось, будто я выпросил у Ренаты любовное свидание.
На другой день я ласково обнял Витторио, его волосы еще хранили слабый запах ее духов.
— Какие мы душистые! — сказал я.
— Это меня мама причесывала, — ответил Витторио, неохотно позволив себя обнять. — Она все думает, что я ребенок.
— Все мамы так делают, чтобы чувствовать себя молодыми. — Я толкнул Витторио в бок, но Витторио даже не улыбнулся.
Рената с балкона крикнула нам обоим «чао». Витторио, не подымая головы, устало махнул ей рукой.
— Ну, куда пойдем, Витторио?
— Куда хочешь.
— Нет, куда ты хочешь.
Мы стояли на углу возле дворца Сан-Джакомо. Близлежащие улицы были пустынны и изнывали от полуденного зноя. Мимо, обдав нас пылью, промчалась к больнице карета «скорой помощи». Санитар, высунувшись из окошка, нагло поманил Витторио пальцем, а тот в ответ показал ему язык. Я хотел было подбежать к карете, притормозившей у ворот Сан-Джакомо, но Витторио удержал меня.
— Не стоит, они все дразнятся, — сказал он.
— А я надаю им пощечин, пусть только еще раз попробуют, — сурово сказал я.
— Так они смеются не над тобой, а надо мной, толстяком.
— И к тебе они не смеют приставать, иначе понюхают вот это. — И я показал воображаемому врагу кулак.
— Э, слишком много тумаков придется тебе раздать, — рассудительно, как взрослый, без всякой злобы сказал Витторио и пошел вперед.
Я догнал его и, улыбаясь, сказал:
— Я потренируюсь. Да и ты мне поможешь. Не зря же ты занимаешься гимнастикой?!
— Это лечебная гимнастика. В драке от нее толку мало.
— Когда дерешься, все сгодится. Будем лупить наших врагов, пока не устанем.
— А если нас самих отлупят?
— Никогда не думай об этом заранее. И главное, запомни: всегда побеждает тот, кто бьет первым.