- Пусть ставит ведро вина и живёт, места хватит. И проситель новосёл ставит на стол уже приготовленное вино и низко кланяется всему сходу, а старосте с писарем на особицу. Но такой порядок был только до семнадцатого года.
Тяжелым вопросом для схода была раскладка подати. Это самое несправедливое государственное мероприятие. Подать взималась не с дохода каждого хозяйства, а с количества душ в семье, души считались только мужские и взрослые, рабочие. Получалось так: хозяйство большое, много лошадей, коров, посева, мелкого скота, а хозяин один. Платит только за себя. А в семье, где четверо взрослых, Хозяйство с двумя коровами да тремя лошадями, платит за четырёх душ. При раскладке подати бывало много больших скандалов, но что же сделаешь, таков закон. И он подталкивал к увеличению хозяйства каждого мужика. Ежегодно росло село, появлялись новые пятистенные избы или по - круглому крытые дома, но первыми в обзаведении всегда строились возле речки бани. Крепким сплошным заплотом или с проредью жердями огораживалась полудесятинная усадьба. Из года в год хозяйства крепли, и некоторые старожилы уже без наёмного труда обойтись не могли, и прибывавшие поселенцы шли к ним в работники, которые постепенно с их помощь сами становились на ноги. Работай, не ленись и матушка природа с лихвой воздаст тебе. Многие разводили пчёл и имели по нескольку сот ульев дуплянок. Для выгона скота по селу была загорожена паскотина, которая тянулась на тридцать два километра, с шестью воротами по дорогам: вниз по Аную, в Третьем ключе, на Язёвку, в Березовскую яму, вверх по Аную и в Михайловом ключе. В начале века, в самом селе было триста шестьдесят пять хозяйств. В Тележихе становилось тесновато, и некоторые выселялись на хутора и заимки, где легче было разводить скотину и сеять хлеб, там покос и пашня были рядом. В посёлок Язёвский в десяти километрах от села, выехало девять хозяйств, в Плотников лог двенадцать и в Верхнее Черновое - тридцать два. Таким образом, появлялись новые деревни.
* * *На смену умерших отцов и дедов приходило новое поколение, прожили, кому сколько было положено и тоже ушли, оставив всё нажитое своему потомству. Этим людям нашим отцам и братьям, выпала лихая доля защищать нашу родину с 1914 по 1917 год от супостатов. Они в грязи и по колено в воде зиму и лето находились в окопах. Помню, как всем селом провожали первых ополченцев до Язёвской паскотины - это были Николай Бобков и Марк Шаровьёв. Потом проводы проходили еженедельно. Всего на первую мировую из села было мобилизовано двести два человека. Такое количество было взято только ополченцев, то - есть числящихся в запасе какой то очереди, да два десятка молодых служили действительную. Было убито, тридцать пять, Пришли тяжело ранеными двадцать три человека. Первым раненым на костылях пришёл Елизар Неустроев. Да в три погибели, как говорят согнувшихся, возвратилось из плена четырнадцать человек. И сейчас ни где по всей Великой Матушке России нет ни одного мемориала или простого памятника солдатам сложившим свою голову за Родину в первую мировую, а их русских солдат погибло тогда более двух миллионов На долю этого же поколения достались и последующие годы войн и страданий.
Многодетным, с маломощным хозяйством, солдаткам, в то время государство платило пособие, которое у нас получали многие. Выдавали по - разному, в зависимости от семьи, от пятнадцати до двадцати пяти рублей в месяц. Тогда пуд хлеба стоил: 80 копеек пшеница, 1 руб. мука, 18 - 20 рублей корова, 3 рубля овца. В артельной лавке было полно всякого товара. На те деньги можно было одеть и прокормить семью. Некоторые боевитые солдаточки разоделись, как купчихи, в плюшевые саки и полусаки, стали флиртовать. Варилось пиво, сиделась самогонка, частыми и постоянными гостями в их хатах были пришедшие с фронта солдаты или подросшая молодёжь. В одну из таких "штаб - квартир" наведывался Кузьма Пономарёв. И на стук в дверь, когда его спрашивали - кто? Неизменно отвечал: "кринка мёда". Так же неизменно Прасковья Ульяновна или Лампея Семёновна, приоткрыв самую малость дверь, брали кринку мёда и ласково сощурив масляные глазки, тихо и ласково говорила:
- Сегодня Кузя нельзя, у нас чужие люди.
Многих кринок не досчиталась у себя дома жена Кузьмы. Но в храм Амура и Бахуса никогда Кузьму не впускали. Но такой образ жизни вели не многие. Большинство женщин со своими стариками и детьми работали в своих хозяйствах. Это и Хлыстиковы, и Решетовы, и Швецовы, и Лубягины и многие десятки других.
Кроме хозяйства были и разнообразные внехозяйственные занятия, каждый имел к чему - то интерес и даже пристрастие, и занимался своим делом. Вот любители рыболовы братья Шеманаевы Мартемьян и Василий Евдокимовичи. Рыбачили в Ануе и только гоном, то - есть идут снизу вверх, двое тащат невод, а третий сверху нагоняет рыбу. А братья Колупаевы Лазарь, Мелентий да Михаил только удили. К любому празднику, даже зимой к масленице и благовещению, на столе у них всегда настряпаны горячие пироги с хариусами. Были и заядлые охотники. У Первушкина Григория, по всем горам, пашням и покосам наставлены капканы разного размера. Ловил он и мелкого зверька и лис и волков. На средства от промысла и жил. В одно время в его капкан попала тёлка Петра Добрыгина, за это Степан около месяца носил синяки. В другой раз в капкан попала его же охотничья собака. Почти так же не занимался хозяйством и Михаил Жиляев. Но без козлиного мяса он не жил, имел несколько дох из козлиных шкур. Каждое воскресение уходили на лежак в лес Николай Швецов и Лазарь Колупаев. Они часто охотились вместе. К Никольской ярмарке, которая проходила в Солонешном, у них каждый год было наготовлено белечьих шкурок по паре сотен, да рябчиков и косачей несколько сот. Птицу ловили возле кладей шатрами. За колышек привязывалась верёвка метров в двадцать и протянута в окно избушки. Рядом с кладями снопов насторожен шатёр, в который частенько залетал табун рябков в полтора десятка.
Два брата Пермяковых Родион да Иван нашли в вершине Пролетного медвежью берлогу. Охотники они были опытные, с ними были и две собаки. Обтоптали вход в берлогу, натаскали сухих сучьев перед лазом и зажгли, дым медведя разбудил. С ощетинившейся шерстью, он с рёвом показался на выходе из лаза, на него накинулась собака, медведь её сразу поймал и разорвал. Стоявший ближе Иван выстрелил и ранил зверя, тот прыгнул на охотника, выбил ружьё, бросилась вторая собака и её постигла участь первой. Ружьё Родиона дало осечку, и медведь навалился на него. А Иван пустился бежать. Когда с несколькими мужиками вернулся обратно, то увидели картину: лежит убитый медведь и еле живой Родион, с изжеваной рукой и порванным боком. В борьбе ему удалось всадить в зверя нож.
Семён Березовский охотился больше на волков, ведь волк дороже, чем суслик. На гриве, в вершине Третьего ключа, на огромной лиственнице он устроил скрадок метров в шести над землёй. Залазил туда по лестнице, которую отпускал и поднимал. Внизу, метрах в десяти от лиственницы хитро устроенный частокол - ловушка, в которую садил поросёнка, за его ногу привязывал верёвку и протягивал в скрадок. На визг поросёнка и шли волки. Как - то в ночь под рождество, пришёл Березовский к своему скрадку, вытряхнул из мешка в садок поросёнка, а тут и стая волков, едва успел добежать до лестницы, не насторожив ловушку, да ещё и ружье осталось на земле. Волки порося съели и долго караулили под лиственницей охотника и только на завтра, в Христов праздник, Семён приплёлся домой.
Мы подростки тоже любили охотиться. По пояс в снегу бродили по лесу и ставили не замысловатые проволочные петли на зайцев, а на следующий день рано утром их проверяли. Иногда волк или лиса опережали нас и от зайца оставались рожки да ножки. Часто ловилось сразу в несколько петель, и ещё не околевшие, попадали к нам в мешок. Некоторые отцы, сами охотники, как Тоболов, Швецов, Добрыгин и другие уже доверяли сыновьям подросткам шомпольные ружья, но не многим. Мы с братом Проней убили в Площадном логу белку - это была первая наша добыча, сколько было радости!
За Чрышом, если проехать за хребёт через верхнюю Татарку, есть ключ, там построена избушка. Ещё до революции там жил наш тележихинский знаменитый охотник дед Григорий Королёв. Двухметрового роста, курчавый, сверлящие глаза, похож на цыгана. Так и звали его "медвежья смерть". С осени он завозит припасы, всю зиму охотится, весной приезжает к своей Королихе и несколько дней беспросыпно пьёт. Три его серых волкодава дежурят один у ворот, другой у двери, а третий у стола. Кормил он их тем же что кушал сам. Свистел, как соловей разбойник, изба его стояла на яру, где после жил Носырев Афонасий. Свист его из дома хорошо был слышен по всей деревне.