***
Жизнь деревни, казалось, текла своим чередом. Каждый занимался своим делом. Парили в воздухе над Веселеньким карагужи-орланы, мужики, молотили зимой хлеб, а весной пахали и засевали свои полудесятинные полоски, учитель Павел Михайлович ежедневно какому-нибудь балбесу говорил: "Тебе хоть кол на голове теши", поп Моисей так же гнусаво пел над покойниками молитву. Все как будто так же, да не так. Вышибленная войной из колеи деревня с каждым днем все больше сбивалась с ритма. Тяготило предчувствие недоброго. Свежо в памяти прошлогоднее, сверлило мозги воспоминание о расстрелах. День ото дня ползли разные слухи - один страшнее другого. Залечивали раны фронтовики, отпускали про себя и вслух трехэтажные маты в адрес войны. Очень редко приходили домой оставшиеся в живых солдаты. Совсем уж не ждали Петра Непомнящева, была весть, что убит. Не было известий и от Лебедева Парфена а они в один день явились, оба еле живые. Парфен со стеклянным глазом, а Петр с поврежденным позвоночником. Через несколько дней привезли Константина Бронникова, был он как египетская мумия: кожа да кости. Три раза убегал из плена, на четвертый все же удалось.
Все трое фронтовиков рассказывали, как трудно было пробираться до дома - из города в город, из села в село, где на поезде, а где пешком. От Урала до Москвы идут бои Красной Армии с белогвардейскими и чеховскими войсками. Поезда забиты солдатами. Там, в России, страшнейший голод, тысячи людей мрут, поели скот, собак и даже кошек. А еще косит тиф. В Москве верховодят больше евреи. Главный, называют его товарищ Ленин, якобы дал приказ, во что бы то ни стало взять Урал, разбить белых, выгнать их из Сибири. По-нашему правильно. Уж сильно они зверствуют, ни за что ни про что людей расстреливают, села жгут. Оно и красных-то хвалить нечего. Помещиков с их управителями рубят да вешают, а поместья предают огню, ну и попов с интеллигенцией колотят. Понагляделись мы, говорили фронтовики, понатерпелись! Кругом неразбериха, нигде никакого порядка, люди злы, все сквернословят, солдаты стреляют друг в друга. Красную Армию ведет какой-то бывший царский полковник, поляк по фамилии, вроде, Тухачинский, по фронтам красных ездит с агитацией Троцкий.
Политическая обстановка очень сложная, в одних городах или районах были еще, так называемые совдепы, а в других создавались разные думы и комитеты. В половине 1918 года в Новониколаевске произошел переворот, и было образовано правительство белых. На арену выплыл ставленник Антанты адмирал Колчак, он объявлен главой временного сибирского правительства со ставкой в Омске. Чехи, следуя на восток, занимают города. Создаются карательные отряды, сводятся в сотни и полки казаки. В Горном Алтае Улала переименовывается в Каракорум, обманутых алтайцев натравливают на русских. Советы ликвидируют, руководителей арестовывают, многих расстреливают. Снова вводятся волостные и сельские управы, колчаковская милиция вместо царской полиции, кругом полнейший произвол и разгул.
Кто придумал эти два роковых цвета - белый и красный? Кто посеял вражду между ними? Действительно ли эта резня была классовой, как проповедуют теоретики? В стане белых было немало бедноты, середняков и даже батраков, а в отрядах красных - много зажиточных. Как понять и объяснить такое явление? Властолюбивые карьеристы и самозванцы любыми путями лезли к власти и стращали народ всякими карами с противной стороны. Белые врали на красных, а красные - на белых. Милосердию нет места, и помирить их не могла никакая сила.
Каждая сторона хотела быть победительницей. Справедливо ли полностью обвинять тех, кто дрался, защищая свой дом, свое имущество, свою семью? Нужно ли оправдывать тех, кто отбирал чужое добро, выгонял хозяев из своих домов, а сопротивлявшихся безжалостно уничтожал? Надо полагать, что наши потомки будут умнее и сделают выводы сами.
Богат разными событиями девятнадцатый год. Другой стала власть. Слово совдепщик боялись произносить, оно стало презрительной кличкой. А разве виноват мужик, что такая власть была установлена ещё в семнадцатом году и продержалась - то не долго, ведь сверху её устанавливали, не сам мужик выдумал, а сколько зла принесла она людям. Вот и расхлёбывай теперь. Кто был выборный в совдепы, того арестовывали и угоняли в волость, а там пороли плетями, кому двадцать пять, а кому и полсотни.
В волости вся власть была сосредоточена в руках начальника милиции Кузнецова. Помощник его, Козьмин Тимка, сын попа Ивана, настоящий сатана. На человека прямо не глядит, кричит, сквернословит, кидается, как собака. С одного боку у него наган, с другого - шашка. Допрашивает больше сам, при допросах нещадно бьет. В восемнадцатом он самолично расстрелял многих красногвардейцев из отряда Сухова. От такого зверя пощады не жди.
С тоской думал староста Иван Степанович Кобяков, как бы его не вызвали в волость. И вот в одно из воскресений поступила грозная бумага с приказом, чтобы немедленно явился. "Быть беде" - закручинился мужик и точно, едва он появился в волость, Козьмин сразу набросился на него.
- А, совдеповский начальник! Сколько за свою службу домов ограбил? Зачем у Втулкина отобрал двадцать кож? Какое ты имел право забирать чужое добро?
- Да разве я, господин милиционер, ить обчество, ить бумага была из волости, - трясясь и заикаясь, бормотал Кобяков.
- Молчать, шкура совдеповская! Обчество, из волости. Я все твое обчество перепорю!
И тотчас же Иван Степанович был выведен на задний двор, раздет и разложен на окровавленную плаху. После порки был отпущен. В залитых кровью штанах и обутках, с прилипшей рубахой, в полусознательном состоянии, забыв в ограде катаную шляпу и самотканный пиджак, с трудом брёл за Ануй к родственникам. В тот же день вечером его привезли домой. Поврачевали его малость местные эскулапы - Марья Клопова да Иван Новоселов, но от тровянных примочек лучше ему не стало. Два месяца на заимке его отхаживала жена.
Случилось так, что загулял и писарь, отказался от работы, перестал ходить на сборню. Пил долго и много, от запоя ополоумел, наверное, горячка нашла. Схватил заряженное ружье и выстрелил в своего отца, который держал за ручку его же ребенка, но не попал. Хоть он был с перебитой на фронте левой рукой, но силу имел неимоверную. Схватили писаря четыре дюжих мужика, с трудом привели на сборню и заперли в каталажку. Он тут же выломал доски, выскочил в окно и убежал на Будачиху, ловить его не стали, побоялись, что задавит.
Но без руководства село не может быть. Собрался сход, долго старики решали, кого поставить старостой. Много было шума и ругани, одни предлагали Василия Васильевича Рехтина, другие Лариона Васильевича Колесникова. После жарких перепалок избран был Иван Филиппович Пономарёв.
Стала белая власть свои порядки устанавливать, слать из волости строгие распоряжения. Часто в село наезжали милиционеры, многое требовали. В народе ропот, недовольство. Да и чем довольными быть? Маслодельный завод работал с перебоями: то недостаточно клёпки, то соль некачественная, то пергамента маловато. Стали занижать сорт масла, жульничать в молсоюзе. Нужных товаров за масло не достать - так, мелочь, подчас и ненужную в хозяйстве. Рассчитывать сдатчиков молока становилось все труднее, колчаковские длиннохвостые деньги с каждым днем обесценивались. Отказывались возить масло и ямщики, не стало никакой выгоды, обратно из города возвращались порожняком. Часто в воскресные и праздничные дни отдыхали медные колокола. Поп Моисей уехал, служить было некому, а псаломщик Ефим Тимаков правил только часы заутрени. И у нового старосты забот полон рот. А тут ещё убийство. Вознесение считалось большим праздником, народ готовился - наваривались лагуны пива, нагоняли крадучись и самогонки. Гуляли кампаниями, и спьяна один с другим подрались. В этой драке Иван Фефелов нащепом от саней зашиб Василия Лещукова. Ну, послали в волость нарочного, оттуда выехала чуть не вся милиция Лукьяненко, Чуйков, Степаненко, Медведев. Пошли спросы да допросы. Убитого анатомировали, после чего разрешили похоронить, а Ивана увезли в волость, там и судили. Отсидел в Бийской тюрьме только пол года и вернулся.