Дамира подорвало на собственной кровати. Сон, просто сон.
– Отпусти, – жалобно пищала Лали, распластанная под ним, обнажённая, прекрасная.
В нём ещё билось накалившееся до предела возбуждение, желание, неясное, неестественной силы.
Сон, просто сон. Сраный сон, из-за которого он едва не изнасиловал Лали.
– Прости, – он откинулся на подушки. – Прости меня, - он всё ещё тяжело дышал, не веря себе, что его мёртвый организм способен на такие острые чувства. – Вчера был насыщенный день.
– Мой мужчина чувствует возбуждение? – промурлыкала Лали, гладя по стоявшему колом члену. Да ни черта он не чувствует, лишь желает забыть и этот сраный сон, и те васильковые всполохи глаз, и солнечный свет, бьющий в лицо так рано, так некстати.
– А ты как думаешь? – Дамир перекатился, подмяв под себя Лали.
Провёл рукой между её ног. Уже готова, удивительно темпераментная кошечка. Подготовил ещё немного, не уделяя обычное время, закинул стройные ноги на плечи и вколачивал себя в податливое, идеальное тело. Вколачивал, пока пот не начал катиться по спине и лбу, белый шёлк простыней – качаться в глазах, наряду с чёрными точками, пока не вымотался вконец, всё-таки кончив.
Глава 14
Карима. Прошлое. Поволжье. За два месяца до приезда Дамира
Равиля Юнусова Карима знала всю жизнь. Он был лучшим другом старшего брата, и ещё школьником частенько бывал в их доме. К Кариме он относился с теплотой, но не с большей, чем к остальным членам семьи Файзулиных. Кажется, он не делал разницы между шестнадцатилетней Каримой и десятилетней Алсу. Кидал при встрече: «Привет», иногда угощал конфетами или ягодами из своего огорода: «Жуй, жуй крыжовник, ещё ни у кого не созрел, а у нас уже сладкий» или: «Держи шоколадку», а следом другой сестре: «И ты держи».
И всё-таки Карима отлично понимала, что Равиль – мужчина, а она – девушка. В последнее время старалась меньше попадаться ему на глаза, когда он приходил, отводила взгляд, пыталась улизнуть под благовидным предлогом из комнаты, где он находился. Равиль смущал Кариму, наверное, как и любой мужчина, об этом она не задумывалась. Да и где бы она встречалась с мужчинами, вот так, нос к носу? Родственники, друзья семьи — не в счёт, учителя или односельчане тем более.
А прямо сейчас он стоял на дорожке парка и буравил взглядом Кариму, да каким взглядом! Провалилась бы сквозь землю, не испугалась лавы, сгорела быстро. Это лучше, чем так… как сейчас, от невыносимого стыда и ещё большего страха.
– Эй, дядя, ты чего, – простонал Горшков, потирая ободранный бок и голову, заваливаясь на бок.
Равиль не смотрел на парня, он буравил глазами Кариму. Так буравил, что она не могла дышать, не могла отвести глаз от твёрдого, карего взгляда, какого-то уничтожающего, честное слово.
– Он навредил тебе? – ровным, глухим тоном Равиль обратился к Кариме.
Что ответить? Навредил? Конечно, он навредил, теперь с неё шкуру спустят, хоть из дома убегай, отец места живого не оставит за такие выкрутасы. Но, по правде говоря, вот она, Карима – цела-здорова, Горшков бы вряд ли дальше объятий зашёл, может быть, даже извинился потом.
Скажешь: «Навредил», и Юнусов уроет несчастного Горшкова. Не сейчас, так чуть позже, но наверняка «поговорит» с ним. Дамир бы точно оторвал голову обидчику младшей сестры Равиля, вот и он оторвёт. Горшков, хоть и напросился, но жалко его…
А ответишь: «Нет, не навредил», – выйдет, что она не была против, когда её мужчина лапал. Конечно, Горшкову шестнадцать, вроде и не мужчина, но и не подружка-одноклассница.
Так Карима и молчала, боясь пошевелиться, проронить хоть слово, наблюдая за ещё сильнее обозлённым её молчанием Равилем. Мамочки, мамочки, мамочки, что делать? Что теперь будет? Она сделала пару шагов от мужчины, сжалась, как пружина, не осознавая, что готова дать стрекача в любой момент.
– Стоять! – рыкнул Равиль, скользя по ней внимательным взглядом, от которого не то что провалиться, сгинуть захотелось. – Стой здесь, – Юнусов сделал шаг на газон, где Ленка продолжала пускать жизнерадостные пузыри из слюней.
Он присел на корточки рядом, нагнулся, понюхал у лица, сморщился, кинул ещё один взгляд на Кариму, будто это она напилась водки среди белого дня и валяется тут пьяная. Прощупал пульс на шее Лены, закатил глаза в раздражении и достал телефон.