— Прямо-таки чудо на пути в Дамаск{16}, — не может удержаться Адриан.
— Точно, — не возражает Сэм. — Снова на свет народился. Как младенец.
— И снова лыс, как младенец.
Сэм не обращает внимания на шпильки Адриана.
— Я понял, что еще немного и я того и гляди стану машиной для штамповки сценариев.
Адриана эта фигура речи явно задевает за живое.
— Ты хочешь сказать, что чем больше сценариев, словно автомобилей с конвейера, выходит из твоего принтера, тем меньше ты даешь себе труд задуматься, а что ты, собственно, произвел на свет?
— Вот именно.
— Ну и ну, — на Адриана сказанное производит впечатление. — И что ты намерен предпринять по этому поводу?
— Устроить себе каникулы на годик-другой. Не соглашаться ни на какие сценарные предложения. Почитать настоящие книги, поразмышлять на досуге. Может, написать роман.
— Роман?
— Да, мне всегда хотелось попробовать себя в роли романиста.
— Это труднее, чем тебе кажется, — бросает Адриан. — Значит, ты не собираешься предлагать Би-би-си сценарий по "Укрытию"?
— М-м, в ближайшее время — нет, — признается Сэм. Он пребывает в некотором замешательстве. — Извини, дружище. Как я понимаю, заговор против Фанни Таррант провалился.
— Да.
— А Питер Ривз из "Кроникл" связывался с тобой?
— Да.
— Его что, не заинтересовало твое предложение?
— Отчего же, заинтересовало. Но самое компрометирующее, что я смог узнать о Фанни Таррант, это что она училась в монастырской, а не в государственной школе; что она сожительствует с молодым человеком по имени Крайтон; и что на плече у нее татуировка в виде бабочки с инициалами бывшего рок-музыканта. Согласись, для сокрушительного удара по репутации маловато взрывчатки.
— Зато, как я слышал, ты ей предоставил ее предостаточно.
— Не я. Элинор.
— Эй, брось, Адриан, будь честен. Это ведь ты рассказал ей о нашей троице в университете.
— Но не для записи.
— А зачем вообще было рассказывать?
— Чтобы отделаться малой кровью. Она взяла след…
— Ну, а сауна зачем?
Адриан какое-то время хранит молчание.
— Сам не знаю, — наконец говорит он.
— Сам не знаешь?
— Это было под влиянием минуты. Кажется, я подумал, что, если поражу ее чем-то совершенно неожиданным, она может проговориться.
— Ты что, серьезно отнесся к затее с двойным интервью? — не верит Сэм.
— Тебя это, кажется, удивляет?
— Ну, честно говоря, я потрясен тем, что ты пошел до конца. Почему же ты не сообщил мне? — Адриан молчит. — Ты не давал знать о себе, и я решил, что по некотором размышлении ты отказался. Жаль, что это не так.
— Жаль — тебе?
— Ну да, кашу ведь я заварил. Сознаю ответственность.
— Тогда, может, ты все и уладишь? Постарайся скупить все экземпляры сегодняшнего выпуска "Сентинел" и сожги их. Ходи от двери к двери по всей стране и выкупай доставленное на таких условиях, чтобы никто не в силах был отказаться. А тех подписчиков, кто уже отведал стряпни Фанни Таррант, пичкай лекарствами, отшибающими память. — Адриан смотрит на свои часы. — На твоем месте я бы поторопился. Времени в обрез.
— Хорошо, искупить причиненный ущерб не в моих силах, — говорит Сэм, — но не исключаю, что помогу тебе примириться с ним.
— Весьма сомневаюсь.
— Подготовься психологически. Твой худший враг — страх…
— А ты, между прочим, не прошел ли курс у психоаналитика, пока торчал в Калифорнии? — перебивает Сэма Адриан.
— Ну что такого ужасного может сказать о тебе Фанни Таррант? Что ты бросил писать, потому что не мог вынести критику?
— Предполагается, что ты сейчас вселяешь в меня бодрость?
— Это самое страшное, что ей известно. Ты что, не способен взглянуть правде в глаза и примириться с собой?
— Нет, коль скоро ты спрашиваешь, — с горечью признается Адриан. — Нет, не могу. Не могу вынести мысль, что полмиллиона людей узнают это обо мне. Не могу одолеть собственную слабость и стыжусь ее — двадцать лет я ухитрялся ее скрывать.
Входит из кухни Элинор с полным подносом и ставит его на обеденный стол.
— А, кофе и тосты! — восклицает Адриан совершенно другим тоном. — Полагаю, ты уже завтракал с шампанским где-нибудь над Ирландским морем, Сэм, но, может, ты не побрезгуешь и нашей скромной трапезой? Садимся за стол, Элли?
— Адриан, если ты сейчас же не оставишь эту фальшивую манеру радушного хозяина, клянусь Богом, я запущу в тебя кофейником.
— Не понимаю, о чем ты, милая.