Летчик ушел, спотыкаясь на неровностях улицы, а Зойка вернулась в дом и увидела напряженную мать, которая смотрела на нее незнакомыми глазами.
— Я тебе говорила! — сказала слабым голосом мать. — Говорила я тебе!
И они обнялись и заревели в голос, и плакали долго — пока сил у обеих хватало. У матери тоже были тайные причины для слез — еще месяц назад она получила похоронку на мужа и Зойкиного отца, но все не решалась показать ее дочери.
А Зойка присела, чувствуя, как томительно сосет тело пустота под ложечкой. Она была еще глупа — семнадцати не исполнилось, а потому не понимала, что никакая это не пустота, а наоборот: в теле ее уже зародилась новая жизнь и пока еще неясными сигналами давала о себе знать. Она сидела, смотрела на плачущую мать и думала, какое это счастье, что она сохранила письма Тимура, ведь теперь выходило, что пока они будут целы, Тимур останется с ней.
Тогда она не знала, что это уже навсегда.
Берег левый, берег правый…
Заградотряд стоял на переправе под Калачом.
С правого берега, где дорога шла между двух меловых гор, шла нескончаемая колонна машин и пехоты. Налетающие немецкие самолеты вносили панику на дороге, понтонные мосты, наведенные саперами, качались на волнах, поднятых взрывами авиабомб.
Стояла жара.
В царившей суматохе фильтровать людей было сложно, но заградотряд со своей задачей справлялся. Паники на переправе заградотряд не допускал, особо подозрительных отсеивал и направлял в комендатуру, окруженцев, выходивших из боев поодиночке или малочисленными группами, собирал на фильтрационном пункте, где из них формировали новые взводы и роты для того, чтобы сдержать рвущихся к Сталинграду немцев.
Капитан Аникудинов, командовавший заградотрядом, и сам бы объяснить не мог, почему он вдруг обратил внимание на молодого подполковника с забинтованной головой, которого несли на носилках два грузина из рядовых. И кровь проступала сквозь бинты, и полевая форма указывала на то, что не отсиживался подполковник в штабах, а вот что-то толкнуло Аникудинова, и он жестом приказал грузинам остановиться.
Документы у всех были в порядке.
— Снимите бинты! — распорядился капитан и жестом подозвал санинструктора. — Боец, замените подполковнику повязку!
И наткнулся на пристальный взгляд подполковника. Так смотрят в ожидании смерти.
Раны под бинтами не было.
Грузины попятились, надеясь затеряться в неожиданно сгрудившейся толпе, но их вытолкнули вперед. Редкие возмущенные крики, перемежаемые затейливым матом, стихли, и сейчас все смотрели на Аникудинова, ожидая от него дальнейших действий.
Тишина была недоброй, Аникудинов понял, что если он сейчас не предпримет решительных и беспощадных мер, солдаты разорвут его вместе со струсившим подполковником.
— Встать! — приказал Аникудинов и расстегнул кобуру.
Глаза у подполковника были как у загнанного животного, они быстро наливались слезами, и подполковник часто моргал, пытаясь стряхнуть слезы. Он хотел что-то сказать, но голос его не слушался, и тогда подполковник встал у воды, бессильно опустив руки, неотрывно и жгуче глядя на капитана, словно взглядом хотел вымолить прощение. Щека у него дрожала.
Аникудинов зачитал приказ, которым руководствовался заградотряд и который требовал беспощадности к дезертирам, паникерам и трусам, вскинул «ТТ», и сухой выстрел подвел итог еще одной неудавшейся жизни.
Тело подполковника рухнуло в донскую воду, закачалось на волне. Когда стреляют в грудь, убитый падает лицом вниз, поэтому Аникудинов благодарил Бога, что больше не видит умоляющих о пощаде глаз и нервно дергающейся щеки.
— А этих — в комендатуру! — приказал он, словно исчерпал на сегодняшний день лимит на смерть. — Пусть с ними особый отдел разбирается!
И пятнистая, нестройная людская змея вновь потекла по грейдеру — к Сталинграду, где пока еще мирно ревела слониха, идущая из зоопарка на берег Волги для водопоя, где на танцплощадках молодые лейтенанты из пехотного училища приглашали на танец девушек, где цвели розы на клумбах городского сада и играл духовой оркестр, где на карусели беззаботно каталась Смерть, выбирая будущие жертвы из солдат и жителей города.
Армагеддон выходного дня
Взвыла сирена.
Она выла пронзительно, от нее дребезжали стекла в домах, она вселяла в людские души испуг и тревогу. От депо и железнодорожной станции ей принялись вторить паровозные гудки. Пронзительный рев, пронизывающий воздух, пугал.