Он внезапно замолчал, так как вспомнил об Эшли, и уже хотел было рассказать Сильвии о разбитой жизни брата, об ужасе всего того, что случилось с ним, о его невероятных мучениях, но не сделал этого, ибо в его мозгу мелькнули слова Эшли и его мнение о Сильвии.
Они приблизились к отелю, около которого царило обычное оживление: между столиками на террасе суетились лакеи, разнося коктейли и опуская желтые и белые шторы, чтобы защитить присутствующих от косых лучей заходящего солнца.
— Мне кажется, я вижу маму, — сказала Сильвия. — Пойдемте, я представлю вас.
Родней мысленно измерил пространство, отделявшее его от леди Дин — еще достаточно далеко, чтобы распрощаться с Сильвией и не показаться невежливым.
— К сожалению, не могу сейчас, я очень тороплюсь, — извинился он. — Если вы позволите, в другой раз…
Отъезжая, он заметил необычайно красивую женщину, которая, как ему показалось, несколько лениво позвала:
— А, Бит, как раз вовремя, к чаю!
Кем бы ни был ее отец, мать казалась вполне приличной, если судить по внешнему виду.
Никто не мог бы отрицать, что девушка необычайно привлекательна.
«Я никогда не видел подобной кожи, — подумал Родней. — Честное слово, она — самое очаровательное создание, которое я когда-либо встречал».
Он упрямо сжал губы и прищурил глаза; погруженный в глубокую задумчивость, он медленно двигался вперед.
Мысли лениво плелись в его мозгу… Придется обосноваться, в конце концов, устроиться, как хочет Эшли… сделать то, о чем тот всегда говорит ему…
Глубоко вздохнув, он вспомнил вдруг о замке Рентон. Как там теперь должно быть хорошо! Все в цвету, а разбитый по датскому образцу сад с клумбами редкостных тюльпанов представляет из себя настоящую вакханалию ярких красок… Старый садовник Смайлс — мастер своего дела.
Внезапно его охватила сильная тоска по родине, по близким, по родному языку; ему стало как-то не по себе.
Эта девушка… Сильвия…
В конце концов, если он даже вел себя, как дурак, то она, конечно, поняла, что его поведение всего лишь дурачество… Лучше не встречаться с ней больше.
Родней оставил автомобиль у подъезда и поднялся к себе, чтобы принять ванну и переодеться.
Он был уже почти готов, когда Эшли въехал в своем кресле в комнату. Яркий свет дня, струившийся в окно, еще более подчеркивал его изможденный вид.
— Ты себя скверно чувствуешь сегодня? — мягко спросил Родней.
— Скверно так же, как и всегда — это будет вернее! — мрачно усмехнулся Эшли. У него в руках была связка каких-то бумаг. — Документы весьма важные, — сказал он, указывая на них. — Родди, дорогой, мне нужно поговорить с тобой.
Родней кивнул в знак согласия; он придвинул к креслу Эшли бамбуковый стул, закурил и, усевшись рядом с братом, весело объявил:
— Я готов.
— Я чувствую себя сегодня особенно плохо, — стараясь говорить спокойно, начал Эшли. — Может быть, это из-за жары, а может быть, и по самой обыкновенной причине. Во всяком случае, мое скверное самочувствие заставило меня призадуматься о делах. Я решил, что нам лучше всего сейчас же вернуться в Англию. Мне хотелось бы, чтобы ты женился, и как можно скорее.
Он замолчал и посмотрел на Роднея, который, в свою очередь, взглянул на брата. Оба улыбнулись: Родней несколько зло, Эшли с трогательной нежностью.
— Я согласен, — ответил Родней, стараясь казаться веселым. — Но дай мне немного времени, чтобы опомниться, — неделю или две — хорошо?
Оба рассмеялись, и Эшли сказал:
— Мы приедем в Лондон к началу сезона и посмотрим, как пойдет дело. Будем надеяться, что ты встретишь «ее» и станешь встречаться с ней всю осень. Но только не откладывай, пожалуйста, в долгий ящик развязку событий, потому что у меня предчувствие, что я долго не протяну. А мне бы хотелось быть шафером на твоей свадьбе. Я знаю, что ты понимаешь меня, и бесконечно признателен тебе за это. Но мне иногда кажется, что ты любишь замок Рентон больше, чем я, и поэтому сам не допустишь, чтобы он перешел к Аллентонам. Мне кажется, что мы обязаны сохранить его навсегда таким, каким получили. А они немедленно разодрали бы поместье по частям и сделали бы из замка показательный музей.
— У меня будет сын, который станет таким же консерватором, как и ты. Он, вероятно, начнет голосовать еще в колыбели, — сказал Родней.
Эшли не рассмеялся в ответ на это шутливое замечание. Он никогда не был таким жизнерадостным, как брат. До войны он был в меру веселым молодым человеком, но теперь тяжелая болезнь в корне изменила его характер. Эшли стал фанатиком в некоторых вопросах, особенно, когда дело касалось фамильного замка, который, согласно оговорке в завещании, переходил вместе с Северным поместьем к дальним родственникам, если носитель титула не оставит наследника. У Рентонов были другие, более близкие родственники, к которым Эшли относился вполне доброжелательно, — молодые люди, взгляды и политические убеждения которых так же консервативны, как у него самого; они бы продолжали управлять имением, как это делал он.