— И самое главное, — произнес Сабри дрогнувшим от возбуждения голосом, — что бы ни случилось, не показывай удивления. Ты ничему не должен удивляться. И— тебе же на самом деле совершенно не нужен этот дом, правда?
Я повторил за ним его слова, как фразу из катехизиса.
— Мне не нужен этот дом. Мне совершенно не нужен этот дом.
Но перед моим внутренним взором так и стояла огромная резная дверь («Бог мой, — сказал тогда Сабри, — какое прекрасное дерево. Из Анатолии. Раньше был такой способ: привязывали к корме большие бревна и привозили их сюда по морю. Настоящий анатолийский лес, он же простоит до скончания века»). Да-да, огромные резные двери под гладким слоем свежей синей краски…
— Мне не нужен этот дом, — шепотом повторил я, судорожно пытаясь вогнать себя в нужное состояние духа.
— Скажи им, что мы готовы, — бросил Сабри куда-то в темноту, и тут же через дорогу метнулся босоногий юноша, в кафе, туда, где собрался противник. Они тут же загудели, как потревоженный пчелиный рой, а потом от толпы отделилась жена сапожника — или, вернее, попыталась отделиться, потому что с полдюжины рук тут же ухватили ее за юбку и за рукава, и старейшины клана принялись нашептывать ей на ухо пришедшие в последний момент соображения. В конце концов, ей удалось как-то вывернуться, она решительной походкой пересекла улицу и вошла в контору Сабри с громким и весьма уверенным:
— Доброго вам утречка!
Это была весьма суровая крепкая женщина, с красивым надменным лицом и большим слегка колыхавшимся телом. На ней было обычное деревенское платье: белая косынка на голове, черная юбка, груди собраны в традиционный, со шнуровкой впереди, мешковатый корсет, и оттого похожи на небрежно подобранный парус. Поздоровавшись, она встала прямо перед нами, и вид у нее был очень решительный. Сабри откашлялся, осторожно, двумя пальцами, подобрал со стола ключ — так, словно тот был хрупкости необычайной — и опустил его на ближайший к ней край стола с ужимками чародея, приступившего к начальной стадии заклинания духов.
— Мы тут как раз говорили о твоем доме, — сказал он вкрадчиво, и его ровный и мягкий тон лишь самую малость был тронут угрозой. — А известно ли тебе, что все дерево, из которого выстроен твой дом…, — и, внезапно, выкрикнул последнее слово с такой силой, что я чуть не упал со стула, — гнилое!
И, подхватив со стола ключ, брякнул им о столешницу, словно в подтвержение сказанной фразе.
Женщина презрительно вскинула голову, взяла ключ и тоже, в свою очередь, швырнула его на стол, возопив:
— И вовсе оно не гнилое!
— Да, гнилое, — Сабри снова громыхнул ключом.
— Нет, не гнилое! — ударила по столу женщина.
— Да, гнилое.
Удар.
— Нет, не гнилое.
Ответный удар.
Интеллектуальный уровень дискуссии явно оставлял желать лучшего, и я почувствовал себя не в своей тарелке. И еще у меня возникло опасение, что они в конце концов погнут ключ, и тогда уже никто из нас не сможет попасть в дом. Но это были, так сказать, вступительные аккорды, увертюра к основной музыкальной теме.
Женщина взяла ключ и подняла его вертикально вверх, так, словно собралась принести на нем клятву.
— Этот дом — хороший дом! — выкрикнула она.
И положила ключ на место. Сабри задумчиво подобрал его, дунул в дырочку, как в ствол кольта, навел его на женщину и сощурил глаз. Потом рассеянно уронил ключ обратно на стол и погрузился в какие-то свои, отвлеченные мысли.
— Ну а если предположить, что мы все-таки захотим купить этот дом, чего мы вообще-то делать не собираемся, — проговорил он, — сколько ты за него попросишь?
— Восемьсот фунтов.
Сабри разразился долгим театральным хохотом, утирая с глаз воображаемые слезы и повторяя — «восемьсот фунтов» — так, будто за всю жизнь ему не приходилось слышать более забавной шутки. Не прекращая смеяться, он повернулся ко мне, и я тоже начал смеяться жутким фальшивым смехом. Он хлопнул себя по коленке. Я завертелся на стуле, изображая острый приступ гастрита. Мы смеялись до тех пор, пока совершенно не выбились из сил. Потом снова стали серьезными. Сабри, я видел это совершенно явственно, был свеж, как маргаритка. Он мигом преобразился, сделавшись терпеливым, рассудительным и собранным, как шахматный игрок.