Разводьями углубились во льды кабельтова на два в надежде, что здесь они попрочнее. С трудом, ругаясь и падая, вытащили вельбот. Улеглись в нем и накрылись брезентом.
Ветер гудит, как похоронный орган. Падает снег. Возможно, льды оторвет от припая, и нас опять унесет в океан. Но сейчас ни о чем не хочется думать.
…Еле двигаю пальцами. Счет суткам давно потерян. Где мы? Что с нами?
…Я люблю тебя, Лилиан.
…Всех знобит. Шкипер Гарвей — то ли во сне, то ли в бреду — без конца повторяет строчку из какой-то навязчивой песенки: «Если солнце взойдет на западе, я вернусь к тебе, милая…» Зачем я об этом пишу?
…Гарвей и Уортон умерли. Мы с трудом их вытащили и спустили в полынью. Без единого слова. Это грешно, но оставлять покойников рядом — значит расстаться и со своей надеждой.
…Шторм не стихает. Он облегчит нам гибель.
…Я мечтал стать писателем. Это глупо. Теперь знаю, что множество книг — пустая придуманная болтовня. Для человека имеют смысл и значение только жизнь или смерть.
…Боцман настаивает идти пешком, иначе замерзнем. Сначала на север, до плотного льда, затем на восток. Мимо Новой Земли не пройдем.
С собой решили брать лишь продукты и плотик — пересекать полыньи.
Поможешь ли нам хоть сейчас, всемогущий всевышний? Или ты такой же идиот и кретин, как и те, кто отозвал корабли охранения от конвоя?
…Эту тетрадь оставляю в шлюпке, ибо вещи переживают людей. Десятое, одиннадцатое или двенадцатое июля 1942 года. Примерно в ста двадцати милях на вест от Новой Земли, у кромки паковых льдов. Капитан американского торгового флота Уильям Гривс».
На этом записи в тетради кончались. Лишь потом Лухманов с трудом различил еще одну строчку — блеклую, почти незаметную, настолько ослабела рука писавшего. «Прости меня, Лилиан…»
Лухманов так и не уснул, хотя и прилег. Все его существо было полно событиями, о которых печально поведал Гривс в дневнике. Случившееся с одним из американских экипажей как бы олицетворяло собою все, что происходило вокруг «Кузбасса», в Северной Атлантике. На месте Гривса мог бы оказаться и он, Лухманов. Да и не окажется ли еще? Кто знает, сколько судов из конвоя погибло и продолжает гибнуть: трагедия охватила простор океана от Медвежьего до Новой Земли. Да и в Баренцевом море — немалый отрезок пути.
Быть может, «Кузбасс» прошел совсем близко от блуждающей во льдах пятерки американцев? А может, они где-то рядом сейчас? Сегодня — четырнадцатое. Если даже Гривс ошибся на двое суток, далеко удалиться от шлюпки они не могли. Да и удалились ли? Лед хрупкий и разреженный, прочным он мог показаться только в непроглядной серости шторма. А шторм до сих пор не кончился, хоть и заметно ослабевал. Отыскать в его кутерьме людей сумел бы, пожалуй, самолет. Но погода — увы! — нелетная. Да и где его взять, самолет? Рация «Кузбасса» по-прежнему обязана хранить молчание и работать лишь на прием.
Отправляться же на поиски Гривса и его спутников сам Лухманов не имел права. Груз теплохода с нетерпением ожидали в Советском Союзе — и так этих грузов, судя по принятым сигналам бедствия, уцелело немного. А немцы, согласно последним сводкам, уже на Дону и в северных предгорьях Кавказа. И от груза «Кузбасса» тоже зависят людские жизни — там, на фронте.
«Прости, друг… — мысленно обратился Лухманов к Гривсу. — Здесь, в океане, фашисты не только тебя загнали в тупик, но и для нас не оставили выбора. А выполнение боевой задачи во время войны, сам понимаешь, превыше всего».
Рассуждал он, конечно, правильно, никто не посмел бы его упрекнуть, но сердце болело и ныло, будто Гривс погибал у Лухманова на глазах. Неписаные морские законы обязывали всегда и везде спешить на помощь терпящим бедствие, однако война вносила в эти законы свои безжалостные поправки. И это мучило, угнетало Лухманова, моряка до мозга костей, потому что выбора у него сейчас действительно не было. Он не пожалел бы усилий, не пощадил бы себя, пошел бы на смертельный риск, чтобы выручить союзных моряков из любой беды — в бою, в огне, в урагане. Но отвлекаться на поиски в штормовой Арктике пятерки людей — поиски многочасовые, а может, и многодневные — позволить ни себе, ни экипажу «Кузбасса» не мог.
«Прости, дружище Гривс… Напрасно вы покинули шлюпку. Я знаю, это будет мучить меня до смерти».
Взметнул капитана с койки резкий телефонный звонок и раздавшийся одновременно сигнал боевой тревоги. Лухманов даже не потянулся к телефону, а нырнул ногами в ботинки, схватил фуражку и китель и бросился из каюты на мостик.
— Миноносец с правого борта! — крикнул ему в лицо вахтенный штурман.