Когда офицеры были отпущены, вице-адмирал задержался. Достал из папки бумагу, которую написал еще несколько дней назад, но все эти дни раздумывал и сомневался. Сейчас решение вызрело окончательно, и он протянул бумагу Паунду.
— Что это? — не понял тот. Однако, едва начал читать, побагровел. Мельком поглядывал на вице-адмирала, словно все еще не верил, что это написано им. Наконец взорвался: — Но мы не можем во время войны позволить опытному адмиралу разводить гвоздики и канареек!
— Сэр, я надеюсь, что заслужил право командовать в море хотя бы миноносцем.
Голос его был так же тверд, как и взгляд, и Паунд, видимо, догадался, что возражать бесполезно. Тонкие губы адмирала флота сморщились в язвительной усмешке:
— Помнится, мальчишкой я искренне полагал, будто золото на мундирах корабельных офицеров сверкает ярче и чище, нежели у штабных. Я завидую вашему сохранившемуся детству, адмирал. — Он холодно поклонился: — Хорошо, я доложу ваш рапорт первому лорду адмиралтейства сэру Александеру.
Вице-адмирал давно не чувствовал себя так легко и свободно. «Сегодня же напишу обо всем жене. Нет, потом, когда получу новое назначение…» Он подошел к телефону, позвонил в штабную кают-компанию, и голос дежурной стюардессы показался ему нежней трелей жаворонка.
— Хэлло, Кэт, вы не побаловали бы меня стаканчиком чаю?.. Да, да, покрепче, пожалуйста, по-корабельному.
Ночевать он будет обязательно дома, а не здесь. А может, побродить часок-другой возле Темзы? Мальчишество? А он и есть мальчишка, как дал понять ему Дадли Паунд. А Дадли Паунд не ошибается никогда: нюх у него, как у ирландского сеттера.
Он довольно потер руки, когда стюардесса с подносом вошла в кабинет.
— У вас есть жених, Кэт?
— Да, сэр. Он танкист, воюет в Северной Африке.
— Я желаю вам счастья. После победы.
— Скорее бы, сэр.
— Скоро, Кэт, скоро. Если мы не осилим Гитлера, это сделают русские, попомните мое слово. — Он отпил глоток душистого чая и улыбнулся от удовольствия: — Спасибо, Кэт. Вы, пожалуй, единственный человек в штабе, который знает по-настоящему свое дело.
34
«Кузбасс» прибыл в Мурманск в конце июля. Стояла теплынь, залив сверкал расплывчатой синевой, и все это после Арктики казалось чудом: в то лето дрейфующие ледяные поля выносило к самому материку. Сопки на солнечных склонах истекали жидким плавучим маревом, и зелень, потемневшая к исходу короткого полярного лета, окутывала гранитные подбородки гор курчавыми буйными бородами. Деревянные неровные улочки города, беспорядочно громоздившегося уступами от бухты к низкому поднебесью, тихо грелись на ласковом, незлом солнцепеке.
От иностранных моряков, прибывших раньше, мурманчане уже узнали о трагической доле конвоя. Поэтому «Кузбасс» встречали едва ли не все жители города, как встречали теперь каждое судно, приходившее из океана. После кошмарных историй, о которых наслышались горожане, эти суда, наверное, чудились им призраками.
Причал был заполнен портовиками, моряками с других судов, родственниками и друзьями «кузбассовцев». А за оградой гудела другая толпа: тех, кого не пускали в порт.
Вокруг «Кузбасса» суетились буксиры, предлагая свои услуги, но Лухманов решил швартоваться сам: на лишние маневры и остановки уже не хватало терпения. Все свободные от вахты высыпали на палубы, прилипли к бортам, вырывая друг у друга бинокли, чтобы в толпе распознать своих близких. Похоже было на то, что выдержка, сопутствовавшая экипажу долгие месяцы, в последние минуты изменила ему. И только Семячкин и Дженн смотрели на берег грустно: он означал для них скорое расставание. Эгоизм любви не имеет границ, и будь на то воля американки и рулевого, они согласились бы, ни минуты не задумываясь, опять повторить смертельно рискованный и тягостный рейс теплохода.
Швартовались, как ни странно, недолго. С берега узнавали моряков, что-то кричали, размахивали руками, плакали. А Лухманов, занятый тем, что прикидывал оставшиеся метры до стенки, рассчитывал на глаз, когда застопорить ход и отработать назад, когда перекласть штурвал, чтобы не навалиться кормой, никак не мог основательно посмотреть на причал, поискать взглядом Ольгу.
Наконец завели швартовы. Капитан подошел к переговорной трубе и устало передал в машинное:
— Спасибо, товарищи. Все.