Лишь на четвертый день Лухманов смог выкроить свободное время, чтобы побывать в Хвал-фиорде. С атташе условились, что тот будет ждать его в Акранесе с машиной после полудня. Сам Лухманов решил добраться до городка на рейсовом теплоходике.
С океана накатывалась медлительная пологая зыбь, и теплоходик раскачивался степенно и важно, словно пытался подражать большим кораблям. Небольшой судовой салон почти пустовал и потому казался просторным; редкие пассажиры лениво потягивали кофе или кока-колу. Но Лухманов лишь однажды спустился туда. Он стоял на палубе, неподалеку от рубки, и смотрел на скалистые берега, крутые откосы которых были неравномерно покрыты пластами снега, что придавало им пестроту, привлекательность, даже веселость. Они вовсе не походили на те уныло-однообразные берега, что хранила память, и у Лухманова то и дело возникало ощущение, будто в этих местах он впервые. Рейкьявик за кормой, как и раньше, виделся с моря удивительно плоско в береговой долине меж гор. Но облик его с тех пор обновился: появились высокие многоэтажные здания, трубы завода и краны, модерные острия соборов, которых в исландской столице со времени войны поприбавилось. А может быть, сам он, Лухманов, за тридцать лет стал иным? И теперь смотрел вокруг другими глазами?.. Однако едва увидел, как разбиваются и бешено пенятся волны на камнях-разбойниках, сразу все опознал, припомнил так остро, точно расстался с этими краями вчера. Когда конвой выходил в тумане из Хвал-фиорда, на эти камни наскочил американский транспорт. Его капитан — то ли сдуру, то ли с испугу — дал в эфир SOS открытым текстом. Не с этого ли все началось?
Акранес приближался с каждой минутой — провинциальный, разбросанный на низменной оконечности берега, словно скатился с горных кряжей, что высились тут же, в полумиле от крайних построек. Белые баки-резервуары для горячей воды придавали ему вид какой-то неказистый, неуклюжий, горбатый. Но чудилось, будто город, выдвинувшись в море от скалистых массивов материка, сам тянулся навстречу Лухманову. Он дружелюбно распахнул перед теплоходиком уютную гавань, защищенную от волн океана молом — причалом.
Был час отлива, причалы громоздко возвышались над катерами и сейнерами — порою вровень с их мачтами. Грязно чернели мазутом оголенные камни осушки. А от гавани, от светлого широкого плеса перед ней, который только что пересек теплоходик, начиналась узкая горловина Хвал-фиорда, зажатая с обеих сторон хребтинами гор, завьюженных снегом. Над фиордом провисало низкое небо, в излучинах гор курилась поземка, и сужающаяся серость залива размывалась вдали то ли в блуждающих клочьях туч, то ли в тумане пурги. Лухманову почему-то подумалось, что Хвал-фиорд уползал не в глубину Исландского острова, подальше от океана, а в сумерки зимнего хмурого дня.
Город, конечно, разросся, но оказался не так многолюден, как в сорок втором. Еще бы! Тогда здесь околачивалось множество моряков — английских, американских, норвежских, голландских, панамских и бог его знает каких еще… Жизнь в океане стоила дешево, и моряки полагали, что берег обязан вознаграждать за опасности и лишения рейсов. Томимые бездельем, они то и дело скандалили, недовольные тем, что в Акранесе было запрещено спиртное. Однако и без спиртного то здесь, то там возникали драки и потасовки. Женщины опасались появляться на улицах. У английских солдат, которые несли ответственность за порядок, хватало и забот, и работы.
Морякам, что отправлялись в Советский Союз в составе конвоев, платили в союзных странах двойное жалованье и наградные. Конечно, большинство моряков шло в опасные рейсы не ради денег. Фашизм поработил Европу, угрожал всему миру, и многие понимали, что судьба мира, как и будущее Европы, зависела от того, выстоит ли в битве с гитлеровской Германией Советский Союз. В борьбу с фашизмом включалось все больше народов, и моряки союзных стран сражались в океане во имя победы над общим врагом. Это были настоящие и верные боевые друзья, и память о них Лухманов считал священной.
Но случались «моряки» и другие… Не хватало матросов и кочегаров, и в Америке стали комплектовать экипажи судов порою даже из уголовников. Именно такие подонки оказались на «Трубэдуэ». Добравшись до Хвал-фиорда, они подняли бунт, отказавшись следовать дальше, в Россию.
По приказу командира Рейкьявикского порта офицеры транспорта оружием и водой загнали этот сброд, набранный в тюрьмах Америки, в трюм и задраили люк. Через двое суток задохшиеся уголовники попросили пощады. Но зато потом, когда пришли в Советский Союз, они показали себя… Старожилы Архангельска еще и поныне вспоминают с брезгливостью этих подонков. В конце концов им пришлось заняться, по просьбе союзников, советской милиции и военной комендатуре.