«А стоило бы, может, тогда бы не понесла от другого», — с горечью подумала Радка. Отец, вот, её тоже не бил, может, потому она и выросла такой? Хотя нет, мать часто добиралась до её спины с хворостиной, так что это вряд ли как-то связано. Особенно ей доставалось за колодцы, но после горьких яблок хворостина была чепухой.
— А где мама? — чтобы хоть что-то спросить, произнесла Радослава. Желание поделиться с матерью своими проблемами уже казалось ей глупостью. Да что тут и говорить, на что они с отцом были разные люди, но с ним ей было проще и понятнее. Только обсуждать женские горести с отцом было неправильно. Сейчас достаточно посидеть недолго, чтобы не обидеть родителя, поговорить о новом урожае или нашествии яблочной мошки, и бежать.
Раньше она бы даже не задумывалась о том, что может обидеть отца или мать, но это было тогда. Она отвечала лишь за себя и могла позволить себя даже разрушить свою жизнь до основания. Это её право. Теперь же, нося под сердцем ребенка Манфреда, она понимала, как сильно нуждается в том, чтобы от неё не отвернулись эти люди. От неё и её ребенка. Каким он будет, догадается ли Хенрык об её измене, нужна ли ей будет помощь родителей. Хотя бы посидеть с ребенком. А если у него будут колики? Или лихорадка? Ох, маленькое зернышко внутри неё еще даже не было похожа на человечка, а сама Радка уже чувствовала себя квохчущей курицей. От этого любовь к пока не родившемуся ребенку переплеталась с ненавистью к нему же. И к себе. И к Манфреду, конечно.
— Мама ушла в сад, там снова эта мошка, — медленно ответил отец, испытующе оглядывая её своими темными до черноты глазами. Даже жаль, что ей не передались такие. Остается только пугать всех своими белесыми рыбьими зенками. Может, будь она черноглазой как отец или яркой блондинкой как Янка, Манфред не вернулся бы к жене… Нет, о Янке думать нельзя. Неизвестно, что там с ней, может, она вообще зря завидовала ей всё время.
Ладно хоть разговор с отцом складывался как надо. Сейчас обсудят мошку, новый урожай, и бежать домой. Лучше с немой ключницей говорить, чем пытаться объясниться со своими родителями. Не поймут. Никогда её не понимали.
— Когда внук родится? — неожиданно прервал её мысли отец. — Что ты вылупилась, козочка? Думаешь, я не вижу, как ты живота ненароком касаешься?
«Козочкой» отец звал её с детства, только тогда Радка ужасно злилась. У коз глаза страшные, голос противный и шерсть жесткая. Это теперь она понимала, что говорил он это ласково. Нежничал как умел, такой уж человек.
— По весне, как снег сойдет, — пробормотала она, потупив взгляд. Так говорил лекарь, а лекарю можно было доверять — все деревенские женщины рожали у него, а потом их дочери… Лекарь никогда не ходил к колодцам, но многие были уверены, что его яблоко непременно утонуло бы. Руки у него были золотые.
— Хорошо, — пробормотал отец, тоже глядя вниз, на руки. — Весенние ребятишки сильные и крепкие. Счастливым будет. На мужа будет похож?
Радка моргнула и едва-едва успела прикинуться возмущенной. Вскочила даже.
— Ну, знаешь ли, отец! — голос отказал ей, и возмущение вышло похожим на писк.
— Знаю, — теперь тот смотрел снизу вверх на неё, но прямо в глаза. — Масть у ребенка такая же будет как у Хенрыка или нет?
Почему-то снова возмутиться у Радки никак не получалось. Накатила усталость и какая-то безысходность. Хотелось тихонько поплакать, но она плакала только у колодцев и больше никогда. Снова к колодцу она не пойдет — мало ли, вдруг горькое яблоко навредит нерожденному малышу. Вместо этого она вспомнила шелковистые светлые волосы Манфреда — с виду почти одного цвета с её собственными, а наощупь — ничего общего с её паклей. Хенрык уже поседел, но, как она смутно помнила, он не был темноволосым. Да и в целом что-то общее в его лице прослеживалось с лицом любовника. Может, то, что у обоих не было каких-то особых отличий вроде длинного носа или маленьких глазок. Только при этом Хенрык был толстым и обрюзглым. И старым, да. А вот Манфред… Она снова вздохнула и торопливо ответила:
— Такой же, — вроде бы просто, чтобы отец не подумал не так про её печальный вздох, а на деле только ответив, поняла, что окончательно сдала себя и свои похождения. Что теперь будет? Неужели отец расскажет Хенрыку? Старый увалень не был злым, но рука у него была тяжелая, и уж за измену Радка могла испытать ее тяжесть на себе. А ей никак нельзя — если что-нибудь случится с ребенком, она уже никогда не попадет в мир магиков. — Ты расскажешь?..
Она замолчала, судорожно пытаясь найти выход. Хорошо что сейчас еще стояло лето, можно сбежать и… Только податься ей было некуда. Разве что в город и… Манфред вряд ли будет рад её беременности, кто знает, может, магики умеют избавляться от ненужных детей. Или их слишком настойчивых матерей. Нет, пока малыш не родится, ноги её не будет рядом с любовником.