– Не, подожди, Ангелин, а чего ты не скажешь отцу малыша-то твоего?
– Ну, а чё мне ему говорить? Я его не люблю. Зачем он мне нужен-то?
– Ну как зачем-то? А помочь? Да даже деньгами?
– Ну, деньгами-то да. Я, честно говоря, приходила к нему домой как-то. А там отец его сказал, что он уехал и надолго. Ну, я больше и не ходила. Да ну. А сейчас вообще не до этого. Ой, я так испугалась, когда у меня живот потянуло! Чуть с ума не сошла. Папа тут же скорую набрал, немедленно. Ой, девчонки! Я так хочу малыша!
– Да ты сама ещё малышка. Сколько тебе лет-то?
– Да полно лет, девятнадцать уже.
Да, бойкая девчонка, ничего не скажешь. У нас тут в палате как в поезде, вряд ли в будущем встретимся, вот и рассказывает каждая свою историю без прикрас. Только у меня язык не поворачивается всё своё сокровенное на всеобщее обозрение выставлять. Вообще не представляю, как это, взять и рассказать кому-то такое. Это только моё. Пусть и горькое, но моё.
– Удачи вам, девочки, до свидания, – а это Ольгу выписали, уходит, бедная, голову повесила.
– До свидания, Оль, счастливо тебе…
– До свидания…
– Ой, слушайте, а чё она такая? Выкидыш, да? – ну вот, теперь самоё то несчастной Ольге косточки перемыть напоследок.
– После ЭКО выкинула…
– Ой, ужас. Да наверняка до этого аборты делала, вот и выкидывает.
– Ну, Ангелин, ты у нас прямо всё знаешь.
– Ой, а чего тут знать-то? Это общеизвестное дело вообще-то. У меня так у брата жена. Выкидывает и выкидывает, как нанятая. Брат аж извёлся весь. А я взяла по-тихому бутылку вина, да и пришла к ним в гости, когда брата дома не было.
Ну, то да сё, развезло её, она мне и призналась под большим секретом, что ещё до Гришки был у неё парень, от которого она аборт и сделала. И вроде и сделали нормально, ни осложнений, ничего, а вот поди ж ты. А нашему-то дурачку всё намекала, что это у него с качеством спермы не то чё-то. Вот тебе и не то.
– Ну и чё? Ты брату-то сказала?
– Сказала, конечно. Зачем нам в семье порченая, тем более, тот-то, первый парень, её даже беременной не взял. Зачем Гришке-то такая?
– О, и чё Гришка ваш? – ну всё, всем интересно, Санта-Барбара московского разлива прямо.
– Да ничё. Двойню уже ждёт. От другой.
– Ну ты и коварность, Ангелин!
– Да почему я-то коварность, интересно? Она же ещё и девственность с Гришкой-то нашим сымитировала, получается. Мне Гришка хвастался, что девочкой её взял. Ещё и мне в пример приводил, ха-ха! Нашёл кого! А она, видать, думала, что об этом-то я не знаю, вот и расслабилась под винишком. В винишко-то я, конечно, ещё спиртика подлила для гарантии.
– Ну и молодёжь у нас! Ну, ты и дала стране угля, Ангелин!
– Не, ну а чё. Мы с братом всегда друг за друга горой, с самого детства. Я потому и не боюсь сама рожать, знаю, что и на брата, и на папу всегда положиться смогу.
– А на маму?
– Ну, мама сказала, что помогать вообще не будет.
– Да ладно, когда малыша увидит, куда она денется!
– Не знаю насчёт мамы. Я ж говорю, она ко мне не очень, у неё братец в любимчиках, а я так, приложение.
– Да кажется тебе, не может быть такого. Просто, ты сама говоришь, трахалась много с кем, вот мама, наверное, и не в восторге от этого.
– Ну, эт да.
– Так, девочки, какая кровать свободная, эта?
– Эта, эта…
Ой. Девчонку привезли. После операции. Ой. Как мёртвая прямо. Как на кровать её кинули. Как мешок. Ой. Сколько крови у неё между ног натекло, вся пелёнка уже мокрая. Так разве должно быть? И капельницу ей ставят.
– Чёй-то с ней? – робко спрашивает кто-то у медсестры.
– Прободение матки, – неохотно отвечает та.
– Батюшки, матку девке пропороли!
– У неё рубец там был, да ещё и врача в известность не поставила, вот и получилось… – неохотно поясняет худенькая медсестра, – ещё и вену найти не могу… Что за вены такие…
Меня начинает мутить от вида крови. У девчонки в пупке колечко с синим камешком. Она такая беспомощная и такая жалкая с этим колечком… Нет, я просто не могу на это смотреть. Я выбегаю в коридор, прислоняюсь лбом к холодному стеклу. За окном оживлённая московская улица, мирно падают редкие снежинки, люди спешат по своим делам, им и дела никакого нет до того, что происходит здесь, в этом месте скорби.
Рядом со мной примостилась Ангелина.
– Ой, слушай, сколько кровищи, я чуть не блеванула, – говорит она, – слушай, вид у неё атасный какой. А вдруг окочурится ночью? Я покойников ужас как боюсь.
– Не окочурится, не волнуйся, – присоединяется к нам рыженькая Вера, – если бы она совсем никакая была, её бы в реанимацию положили.