Буржуазная интеллигенция, адвокаты например, обличалась в русской литературе и раньше (Щедрин, Достоевский, Л. Толстой), но никогда не было до «Дачников», чтобы в центре группы мещан был поставлен писатель, прославленный писатель.
В образе Шалимова Горький заранее пророчески осудил тех многочисленных литераторов, которые, забыв свой прежний «либерализм» и свое «народолюбие», подло клеветали на революцию после ее поражения.
Но были и современные «Дачникам» имена, которые зритель легко мог отождествить с Шалимовым. В их числе был и Струве, и Бердяев, и Мережковский, и Сологуб, и даже Леонид Андреев.
В сентябре 1904 года Горький писал Соловьеву-Андреевичу по поводу его книги об Андрееве:
«Нет ли в его творчестве страха жизни и атавизма литературного в этом страхе? Не видите ли в его пристрастии «к случаю» — некоего испуга мысли, недостатка мужества в ней? Мещанского страха жизни, тоже одного из предметов духовного хозяйства мещан?»
Горький изображал Шалимова, изображал писателя-мещанина на самом корню. Шалимов — очень значительное обобщение. Это был удар по врагу, который еще развивался, которому предстояло будущее.
И такова была сила разоблачения, что этот вызов на первом же представлении дошел как нельзя лучше по адресу. Собравшаяся «премьерная» публика того времени встретила пьесу шиканьем и свистом.
Впервые, кажется, в истории театра автор пьесы вышел, как писали газеты, не на аплодисменты, а на… свист.
«Первый спектакль, — писал Горький Е. П. Пешковой, — лучший день в моей жизни, вот что я скажу тебе, друг мой! Никогда я не испытывал и едва ли испытаю когда-нибудь в такой мере и с такой глубиной свою силу, свое значение в жизни, как в тот момент, когда после третьего акта стоял у самой рампы, весь охваченный буйной радостью, не наклоняя головы пред «публикой», готовый на все безумия — если б только кто-нибудь шикнул мне» (XXVIII, 333).
И нужно сказать, эта демонстрация Горьким своего презрения к посетившим спектакль «дачникам» имела большое общественное значение. Настоящая интеллигенция, демократическая молодежь, отлично поняла размежевание общественных сил, активно и бурно проявляя свои безоговорочные симпатии к автору, встречая его восторженными овациями.
Что же касается либеральной прессы, то она энергично, можно сказать, с яростью, с клеветой убеждала читателей в том, что Горькому непонятны «искания духа», «тоска о личном совершенстве», которая бывает только у подлинных «аристократов духа», что решение социальных вопросов не в сытости масс, а в «беспрепятственном созерцании ими божьей правды» и т. д. и т. п.
Можно сказать, что все сыпавшиеся на Горького из лагеря буржуазной интеллигенции обвинения были голосом тех, кого Горький впоследствии воплотил в образе Самгина.
Пьеса «Дачники» была первым сильным ударом по этой психологии лжи, уклончивости и лицемерия, по этому замаскированному врагу, который, прикрываясь «интеллигентностью» и «аристократизмом духа», таил непримиримую вражду к демократии и революции и жаждал только одного: теплого местечка на верхах буржуазного общества, личного покоя и беспрепятственной возможности плотно покушать.
«Дачники» — пьеса, вызвавшая наиболее сильное ожесточение либеральной прессы.
Недаром Горький еще в июне 1902 года в Арзамасе, начиная пьесу, писал: «Очень хочется подарить «всем сестрам — по серьгам»…»
В то же время он писал К. П. Пятницкому:
«Чувствую я, что носится в воздухе новое миропонимание, миропонимание демократическое, а уловить его — не могу, не умею. А — носится и зреет»{78}.
Это демократическое миропонимание Горький показал в своих персонажах — Марьи Львовне и Власе. Влас — юноша, письмоводитель Басова. Одна газета с ожесточением писала: «Сейчас на сцене кричит один Влас, а завтра в жизни закричат тысячи Власов». В этом и была задача Горького: за одним Власом показать тысячи Власов будущего.
Горький имел все основания считать свою очередную задачу выполненной.
Тогда же возник проект организации нового театра и слияния его с труппой Комиссаржевской во главе с Горьким.
В декабре 1904 года появилось уже сообщение о новом предприятии.
Но эта работа по организации театра большого политического звучания была прервана новыми событиями.