Итак, критик, кажется, превзошел максимум того, что можно было сделать: Горький провозглашен гением, равным Пушкину, выразителем всего лучшего, что есть в действительности, преображенной революцией, выразителем так сказать, «мнения народного».
Служебный характер статей А. Платонова, имеющих явный привкус вульгарного социологизма, что уже отмечали с горечью современные исследователи, очевиден. Когда критик сочинял их, над его письменным столом явно нависала чья-то устрашающая тень.
Увы, статьи не изменили положение опального писателя (хотя очевидно сыграли какую-то роль в том, что он уцелел физически). В отличие от двух разбираемых нами, другие свои статьи Платонов вынужден был, как правило, подписывать псевдонимами (Ф. Человеков, А. Фирсов). А книгу «Размышления читателя», подготовленную им в 1939 году, издать так и не удалось.
История двух этих статей — еще одна печальная иллюстрация того насилия над творческой волей, которому подвергались писатели в годы «расцвета» сталинского, тоталитаризма. Впрочем, не о себе ли самом нашел-таки способ сказать Платонов в статье «Пушкин и Горький»: «Общественное угнетение и личная, часто смертоносная, судьба заставляет людей искать и находить выход из губительного положения».
Итак, писатель сделал все от него зависящее, чтобы возвеличить Горького, внеся тем самым вклад в проведение пушкинского юбилея, как все было задумано наверху, и в посмертную канонизацию Горького. Но он раскрыл большее: показал, что и пушкинские торжества 1937 года, и почитание Горького после смерти в 1936 году — две составляющие одной идеологической кампании, и в этом плане, безусловно, главной была фигура Горького.
Даты смерти Горького и Пушкина разделяет чуть больше, чем полгода. В обществе еще продолжали ходить слухи об отравлении Горького, и Сталин прилагал максимум усилий, чтобы приглушить их и свести на нет. Теперь мы уверены в том, что Горький был умерщвлен в конце болезни. Эта тема подробно раскрыта в книге. Напомню только, что во время болезни писателя Сталин трижды приезжал к нему. Сцену трогательной заботы руководства державы о нем запечатлел один из придворных живописцев, В. Ефанов, в полотне «И. В. Сталин, В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов у постели больного А. М. Горького». Над полотном он прилежно трудился четыре года (всю войну, — как будто не было тогда более актуальных тем!). Разумеется, сей живописный шедевр был удостоен высочайшей премии, сиречь Сталинской…
Возникает вопрос: мог ли к постели умирающего Пушкина прийти царь? Нелепо! «Наемника безжалостную руку наводит на поэта Николай», — как писал один поэт. (Хотя теперь-то мы отлично понимаем, что царь вовсе не был «вдохновителем и организатором» убийства поэта.) Но такое знание пришло десятилетия спустя. А тогда все звучало иначе: Пушкина сгубили антинародный государственный строй и его монарх. А лучший в мире строй и его мудрый вождь делали все для благополучия великого певца революции…
Для упрочения этого мифа пушкинская годовщина пришлась как нельзя более кстати. Живой Горький Сталину был не нужен. Но ему очень нужен был Горький мертвый! Из строптивца и оппонента сделали эталон для подражания. Все должны были понять: самый совершенный в мире строй и его вождь берегли и лелеяли писателя, делали все, чтобы обеспечить невиданный взлет его гения, что якобы и произошло после его возвращения на родину.
В 1948 году, в условиях обострившегося противостояния двух политических систем, было даже задумано учредить в СССР премии, альтернативные Нобелевской: Менделеевскую — в области науки и Горьковскую — в области литературы. Почему, спрашивается, в качестве арбитра достижений научной и художественной мысли выступает такая «скромная по своему научному уровню страна, как Швеция»? Подобную функцию «должен взять на себя Советский Союз, как самая передовая страна в мире».
Кроме объективного, общенародного положительного момента пушкинский юбилей выполнял и другую, неведомую для масс, служебную роль. Он был превращен в грандиозное пропагандистское шоу, и в этом отношении, как уже говорилось, вставал рядом с такими, не имеющими прямого отношения к литературе событиями огромного размаха, как дрейф папанинской четверки, сверхдальние авиаперелеты, и прежде всего чкаловского экипажа через Северный полюс в Америку, как стахановское движение на производстве, штурм стратосферы на воздушном шаре и т. д. Все это должно было продемонстрировать, каков взлет духовной жизни в СССР…
Еще громко звучали фанфары пушкинского юбилея, а страну охватывала невиданная «кадровая революция»-37. В ходе ее пострадало множество писателей. Это были те, которые вели себя не «по-горьковски», оказались строптивыми вольнодумцами, в отличие от Алексея Максимовича, верного слуги лучшего в мире режима и личного друга товарища Сталина.