Выбрать главу

Уже два года прошло с тех пор, как Жан и Фату поселились в домике Самба-Гамэ. В казармах все кончилось тем, что, устав протестовать, спаги примирились с обстоятельством, которому были не в силах помешать. В сущности, Жан Пейраль был примерный спаги; но ему, конечно, суждено теперь на всю жизнь остаться при своих скромных погонах и невысоком чине.

В доме Коры Фату была не рабыней, а пленницей — разница существенная, установленная традициями колонии, усвоенными ею еще в юности. Будучи пленницей, она могла уйти, но ее не имели права выгнать. Вырвавшись из плена, она чувствовала себя спокойно и пользовалась всеми преимуществами этой свободы.

Кроме того, она была крещена, а это также способствовало ее освобождению. В ее крошечной головке, наделенной обезьяньей хитростью, все укладывалось как нельзя лучше и понималось по-своему. Для женщины, исповедующей религию Магреба, отдаться белому — значит совершить преступление, караемое публичным позором. Но для Фату этот ужасный предрассудок уже более не существовал.

Правда, ей иногда случалось слышать от соплеменниц кличку: Кеффир! — и девушка очень на это обижалась. Завидев издали толпу своих соотечественников, которых нетрудно было узнать по торчащим волосам, она в волнении подбегала к ним и, смущенная, крутилась возле этих рослых дикарей с лохматыми гривами, пытаясь завести разговор на дорогом языке отчизны… (Негры любят родную страну, племя, поселок).

И зачастую черные люди из племени кассонкеев с презрением отворачивались от коварной соплеменницы и с улыбкой, сопровождаемой каким-то неуловимым выражением сжатых губ, произносили слово «кеффир» (изменница), «руми» на языке Алжира и «гяур» на языке Востока. Тогда Фату съеживалась, грустная и униженная… Но, несмотря на это, она предпочитала оставаться «keffir», лишь бы Жан продолжал любить ее…

…Бедный Жан, спи крепко на своем воздушном ложе, пусть этот тяжелый дневной сон без грез продлится как можно дольше — печален момент твоего пробуждения!.. Отчего пробуждение после полуденного отдыха сопровождается такой неумолимой ясностью сознания, влекущей за собою вереницу ужасных мгновений?.. В голове теснятся такие печальные, смутные мысли, то разорванные, то путаные, полные таинственности и окутывающие прошлое… Затем всплывают более ясные, но еще более удручающие — воспоминания былого счастья, далекого детства вспыхивают одновременно с осознанием невозвратности. Видится родное селение, Севенны в летние сумерки, а кругом стрекочут африканские цикады… Вспоминается горький час разлуки; мгновенно предстает ужасная правда жизни, как призрак, восставший из могилы; с неумолимой ясностью проступают все изъяны, отрицательные стороны добра…

В эти мгновения Жану казалось, что он замечает роковую быстротечность времени, за которой в обычном настроении не поспевал утомленный мозг… Он просыпался, разбуженный тряской, происходившей от слабой пульсации его собственных артерий в такт с ходом времени на громадных часах вечности, и следил, с какой головокружительной быстротой уносит время мгновения его жизни… Тогда он вскакивал, окончательно пробудившись, с безумным желанием покинуть эту страну и в бессильной ярости от того, сколько еще лет осталось до отъезда.

Фату-гей смутно чувствовала опасность такого пробуждения, грозившего отнять у нее белого человека. Она караулила этот опасный момент и, когда печальные и безумные глаза Жана открывались, немедленно подползала на коленях, чтобы чем-нибудь ему услужить, или же обвивала его шею своими тонкими руками:

— Что с тобой, белый? — говорила она томным нежным голосом, сладким, как звуки гитары.

…Впрочем, подобные настроения Жана были мимолетны. Оправившись ото сна, он снова впадал в апатию.

II

Прическа Фату была делом крайне важным и сложным; она причесывалась раз в неделю, и на это уходил весь день. Она с утра отправлялась в негритянский город Гет-н’дар, где в конусообразной хижине, сооруженной из соломы и хвороста, жила знаменитая парикмахерша благородных нубиек. Фату проводила там несколько часов, лежа на песке, отдавшись в руки мастерицы.

Парикмахерша сначала распускала волосы, снимала все бусинки и разделяла густую шевелюру на пряди, а затем начинала снова воздвигать изумительное сооружение из волос, перемешивая их с кораллами, монетками, медными блестками и булавками с зелеными камнями и янтарем. Эти булавки с янтарем величиною в яблоко — наследие матери — она тайком захватила с собою на чужбину.

Сложное всего было причесать затылок Фату. Необходимо было разделить спутанные волосы на отдельные локоны и тщательно уложить их подобно черной бахроме.