Не скоро утихомирился митинг.
И здесь гражданин в бекеше опять взял руководство собранием в свои руки. Он был председателем митинга и проголосовал сначала за первый список. Поднялся лес рук. Ни о каких счетчиках в такой обстановке не могло быть и речи. И когда уже проголосовали «за», раздались отдельные выкрики:
— Долой кожедеров!
Гражданин в бекеше, очевидно придерживаясь правила «куй железо, пока горячо», ничуть не растерялся и с ходу проголосовал за второй список:
— Кто за кандидатов, выдвинутых представителем большевиков?
Взметнулся более густой частокол рук, но председатель митинга с картинным сожалением развел руками:
— Меньшинство! Итак, в состав Гражданского совета вошли представители всех слоев населения и всех партий, выдвинутые по первому списку.
И снова крики, гам и свист прокатились над площадью…
Толпа шумела и волновалась до самого вечера…
Через два дня поздней ночью возвратился из города отец. Сестры давно спали, а я, разбуженный шумом, лежа в кровати, прислушивался к разговору.
Мать встретила отца вздохами и ахами:
— Ты же обещал обыденкой справиться. Я уже думала, что случилось. Был у Игната?
— Был.
— Ну и что? Что он посоветовал?
— Да что… Он сам между двух огней. На демонстрации ходит. Как дежурство на переезде кончит, так и — в город. С флаком и леворвертом за голенищем. А Катюшка его на базаре молоком торгует. Город кипит, как котел, ничего не разберешь.
— Как будем жить? — назойливо допытывалась мать. — Дадут нам земли? Или в Расею поедем?
— Насчет земли пока ничего не слыхать. Какая уж тут земля, — вздохнул отец. — Еще не известно, что будет. Игнат сказывал: буржуи опять силу взяли. Как бы опять не пришлось воевать, только промежду собой.
— Ох, господи! — воскликнула мать. — Что же это на свете творится?
Запах подснежника
После бурных дней конца февраля и первых мартовских хутор как бы вновь притих, успокоился. Как и следовало ожидать, власть на местах установилась такая, какую пожелали состоятельные хозяева.
Отец рассказывал однажды, как он пошел в комитет просить земли на усадьбу. Маркиашка Бондарев, откровенно ехидничая, предложил:
— Денежки на кон — земля будет. Купить или заарендовать… Знатца, так… как его…
Рассказывая об этом, отец горько усмехнулся, махнул рукой:
— Не пришло, значит, еще время. Хоть и без царя, а оно вишь как — все по-старому. Верно Игнат говорил…
И долго хмурясь, ковырялся на пасеке. А вечером передал со слов дяди Игната странный, похожий на легенду рассказ о Ленине, мудром человеке, который стоит за то, чтобы отнять у таких, как Адабашев и Маркиан Бондарев, землю и раздать ее бедным крестьянам совсем и навсегда, бесплатно — так-таки ни за копейку, а рабочему люду — заводы и фабрики.
Мать вздохнула:
— А где этот Ленин? Может, его и нету вовсе. Так, выдумали люди для думки о счастье своем.
В свободное от работы время я по-прежнему много читал, одолел и «Сон Макара», и «Соколинца», и Степняка-Кравчинского, и «Воскресение», и «Овод» (в искаженном, выхолощенном издании), и даже осилил скучнейший очерк Шеллера-Михайлова о рабочем движении во Франции и несколько его романов.
Устав от них, я вновь хватался за томик Горького, и меня снова манило в какие-то неведомые дали. Хотелось бросить работу и уйти по шпалам куда глаза глядят с котомкой за плечами и так же странствовать по российским просторам, как странствовали Горький и его герои…
Тайно от Каханова и Ивана Рогова завел я что-то вроде записной книжки размером в осьмушку листа, старательно переплел ее в обернутый розовым коленкором картон и, млея от странного, еще небывалого волнения, писал очень нескладные, напыщенные стихи. В душе творилась какая-то неразбериха: беспричинная радость сменялась такой же беспричинной грустью…
Воскресенье. Я и Иван Рогов бродим по окрестным балкам и каменистым взгорьям, останавливаясь над обрывами и подолгу слушая грохот и шипение падающих с круч ручьев.
Ночь. Сквозь — мглу мартовского неба чуть проступают звезды. С моря упруго напирает влажный ветер. Гром ручьев оглушает. Мы словно хмелеем от запаха весенних вод и распустившихся где-то рядом подснежников.
Выбрав на пригорке обсохшую за день проталину, надергав вокруг сухого бурьяну, мы с Роговым запаливаем жаркий костер. Пламя громко потрескивает, стреляет из корчащихся полых стеблей бронзовыми искрами. Глядя в огонь, мы подолгу сидим на камнях в молчаливой задумчивости.