Решив немедленно выяснить все эти загадки, Ольга подошла к телефону, но не успела она набрать номер, как раздался звонок в дверь. «Кирилл!» Она заметалась по прихожей в поисках расчески, но, заметив в зеркале свое насмерть перепуганное лицо с каким-то жалким, словно виноватым, выражением, вдруг разозлилась на себя, отшвырнула найденную расческу и, призвав на помощь все самообладание, открыла дверь с таким суровым, как ей казалось, и неприступным видом, что гость должен был бы замереть на пороге от страха и почтения.
Но этого почему-то не произошло. Наверное, вид у нее оказался недостаточно внушительным, а скорее всего, Кирилл просто не заметил старательно разыгранной неприступности, поэтому вихрем ворвался он в квартиру, почти сбив с ног хозяйку, тут же подхватил ее на руки и закружился с ней, роняя принесенные белые розы по всей прихожей. Затем бережно усадил на пуфик, собрал розы и, встав перед ней на колени, протягивая цветы, дурашливо-торжественным тоном произнес:
— Вот! Руку и сердце! — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Прошу и предлагаю!
Его веселое, смешливое настроение, заразительное и прилипчивое, как зевота, чуть было не передалось и Ольге, но, словно вовремя опомнившись, она снова очутилась во власти своих сомнении и переживаний, и та радостная, праздничная атмосфера, которую принес с собой Кирилл, вдруг показалась ей ненужной и неуместной.
— Тебе, я вижу, весело? — ледяным тоном проговорила она. — Что ж, очень рада за тебя.
Этот тон и эти слова, по мнению Ольги, как ушат холодной воды, должны были бы остудить восторженную эйфорию Кирилла, которая так не соответствовала ее собственному настроению и состоянию. Ей хотелось, чтобы он хоть немного ощутил ту боль и страдания, что вынесла она в этот месяц с их последней встречи. Ольга казалась себе равнодушным, загадочным сфинксом, который, восседая неприступной скалой, снисходительно наблюдает щенячий восторг окруживших его пигмеев.
Кирилл же видел сидевшую на пуфике в прихожей маленькую обиженную девочку с припухшим ртом и со слезами в глазах, которую просто надо приласкать, и успокоить, и объяснить ей, что она самая лучшая и самая любимая на свете. Продолжая стоять перед ней на коленях, он взял ее руки, бессознательно перебиравшие цветы, сжал в своих крепких, сильных ладонях и, радостно глядя ей прямо в глаза, твердо произнес:
— Да, Оля, я очень счастлив, потому что… потому что я люблю тебя.
У Ольги перехватило дыхание.
— И целый месяц ты раздумывал над этим сообщением? — спросила она, все еще пытаясь сохранить величие сфинкса, но при этом всхлипнула так по-детски обиженно, что еще больше напомнила Кириллу беззащитного ребенка.
— Я тебе все сейчас объясню, — сказал он, поднимаясь с колен и увлекая ее в комнату.
Он усадил ее на диван, сам сел рядом и обнял ее. Ольга почувствовала, как безумно устала она за последнее время, устала прежде всего от себя, от своих мыслей и сомнений, от воспоминаний и обид. Она и не заметила, как нелепый образ сфинкса исчез, а на его месте появилась молодая женщина, которая, тесно прижавшись к любимому упругому плечу, наслаждалась ощущением своей слабости и беспомощности.
Они сидели, как месяц назад в квартире Кирилла, когда тот, не зная, чем утешить Ольгу, рассказывал ей о Никите. Ей показалось на миг, что они так и продолжают сидеть с тех пор, что не было этих тридцати злополучных дней, каждый из которых был наполнен вереницей нескончаемых обид, отравой оскорбленного самолюбия и безутешной гордыни.
В голове стоял сладкий туман, все тело обволакивала ласковая нега, и, ощущая рядом могучее плечо Кирилла, руки, нежно и властно обнимавшие ее, словно защищая от всех бед и несчастий, Ольга почувствовала, что какая-то злая пружина внутри ослабевает и распрямляется. Тихие радостные слезы, как слезы маленького Кая из детской сказки, незаметно сбегали по щекам, освобождая ее душу от бремени вымышленных страданий и тревог. Пребывая в состоянии счастливой расслабленности, мешавшем сосредоточиться, Ольга понимала далеко не все из того, что говорил ей Кирилл, она слышала только переливы любимого голоса, чувствовала плотное кольцо его рук, и странная, загадочная улыбка блуждала на порозовевших губах. И эта улыбка, и эти слезы могли принадлежать лишь женщине, которая любит и которая в ответ любима.
А говорил Кирилл о том, как трудно ему было все это время без Ольги, как он мучился и боялся, что она никогда уже не захочет видеть его. Вечером того дня, когда Ольга ушла из его квартиры, унося с собой свои обиды и разочарования, ему пришлось срочно вылететь в Киев, так как мать была госпитализирована с обострением язвы желудка, представлявшим угрозу для жизни. Там пробыл он, бессменно находясь в больнице, почти три недели, после чего повез ее в Ессентуки по путевкам, которые успел за это время выхлопотать для них Борис.