— Ни звука! Кто еще в квартире?
— Ро… родственник… — от страха с трудом ворочая языком, пролепетала Ольга.
— Что происходит, Олюшка? — раздался за ее спиной встревоженный голос дяди Паши. — Кто эти люди? Как они здесь…
— Тише, папаша, шуметь не советуем! — развязно перебил его молодой незнакомец.
— Да как вы смеете! — возмущенно вскрикнул дядя Паша, сделал еще шаг и увидел пистолет, приставленный к груди Ольги. — Боже мой, что же это такое? Зачем? — Голос его осекся, задрожал, дядя Паша подскочил, оттолкнул Ольгу и, неловко, но крепко схватившись за длинное дуло пистолета, направил его куда-то себе в живот. — Не трогайте ее!! — вдруг завопил он во всю мощь. — Не позволю! — кричал он, заслоняя собой Ольгу.
Внезапно входная дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл с пистолетом наготове.
— Руки! — коротко скомандовал он. — Пушку на пол! Лицом к стене!
Молодой, стоя спиной к Кириллу, быстро переглянулся со своим напарником, который едва заметно кивнул, и бросил пистолет на пол. Кирилл перевел взгляд на этого напарника, стоявшего чуть в стороне, у зеркала, и рука с пистолетом невольно опустилась.
— Никита! Ты? — В голосе Кирилла было столько неподдельного изумления, даже потрясения, что молодой, мгновенно сориентировавшись, резко оглянулся и схватил с пола свой пистолет.
— Брось пушку, Малыш! — устало, но твердо, с угрозой произнес напарник. — И вообще уйди, я сам тут разберусь.
— Ага, как же, разберешься, — зло проговорил тот, не выпуская пистолет из рук.
— Дядя Паша, что с тобой? — раздался внезапно крик Ольги, и все увидели, как тот, захрипев, очень медленно оседает по стене на пол. — Кирилл, «скорую», срочно!
Она забыла обо всем на свете, даже о том, что в ее квартире находятся вооруженные бандиты. В эту минуту весь мир для нее сосредоточился на бледном лице дяди Паши, которое на глазах принимало какой-то голубоватый оттенок. Судорожно схватив из холодильника нитроглицерин, Ольга села на пол рядом с безжизненным телом, расстегнула дяде Паше ворот рубашки и засунула ему в рот маленький красный шарик лекарства, затем припала ухом к груди.
— Китыч, рвем когти… — сдавленно проговорил молодой и исчез за дверью.
— Я позвоню тебе, Кирилл, — тронув за локоть Кирилла, сказал напарник и последовал за молодым.
Кирилл в отчаянии накручивал диск телефона, почти не обратив внимания на исчезновение этих людей.
— Алло! «Скорая»?.. Человеку плохо… срочно… сердечный приступ… Адрес?.. Оля, адрес, быстро!..
Ольга сидела на полу возле дяди Паши и тупо смотрела прямо перед собой. Она раскачивалась из стороны в сторону, слезы медленно текли из глаз.
— Не надо… — прошептала она. — Ничего не надо… Поздно…
ЧАСТЬ IV
Сентябрь стоял сухой, теплый, солнечный — настоящее «бабье лето», а в октябре задул вдруг холодный ветер, небо наглухо заволоклось серой пеленой, зарядили дожди. И Ольга вздохнула с облегчением: ненастная сырая погода больше соответствовала тому душевному состоянию, в котором пребывала она после смерти дяди Паши. Казалось, какая-то часть ее души, именно та, которая любила яркое солнце, веселье, музыку, смех, с его уходом исчезла, умерла и никогда не воскреснет. От солнечного света глаза начинали слезиться, громкий смех резал слух, от звуков веселой музыки становилось тошно и хотелось выть в голос.
Сейчас, сидя на кухне с вязаньем в руках, Ольга прислушивалась к монотонному дробному стуку дождя о стекло и думала о том, что завтра предстоит выйти на работу после очередного отпуска, который, в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами, был предоставлен ей раньше положенного срока. Она представила себе скорбное, сочувственное выражение на лицах сотрудников, слова соболезнования, положенные в подобных случаях, и глухое чувство раздражения, досады заранее зашевелилось в душе.
Ольга и сама не понимала причин этого раздражения, ведь она знала, что все в редакции действительно с любовью, очень тепло относились к дяде Паше, верила, что они искренне сочувствуют ее горю. Одуванчик с Никанорычем даже приезжали на похороны в Александровку. И все же, все же… Сейчас Ольга не ощущала уже боль утраты так пронзительно и остро, как в первые дни, когда она находилась на грани потери рассудка и все происходящее вокруг видела как во сне. Эта острота со временем прошла, исчезла, потому что была, говоря языком медицины, просто несовместима с жизнью, но не наступил еще момент, когда человек начинает ощущать потерю близкого как часть своей судьбы, часть жизни и когда разрушительный протест и сокрушающая боль уступают место светлой, очищающей печали, когда приходит благодать примирения с высшей волей и где-то вдалеке забрезжит вдруг еле видный свет возможной радости и счастья.