— Ой, Оленька Михайловна, вы ведь соленого не любите, — сокрушалась заботливая Елена Павловна, — так вы на бутерброды налегайте, вот, с колбаской возьмите.
— Ну почему же, — слегка смутившись, возразила Ольга, — с удовольствием съем кусочек селедки.
За обедом Ольга старалась сохранять чувство приличия, но ее неожиданно проснувшийся интерес к соленому не ускользнул от внимательных глаз сотрудников.
— Непременно Мусе передам, что ее заготовки имели у вас большой успех, — обращаясь к Ольге, с улыбкой проговорил Никанорыч и, не удержавшись, лукаво прищурился и добавил: — Как говорили в старые добрые времена, что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…
При этих словах Ольга поперхнулась, Одуванчик осуждающе покачала головой, а Искра Анатольевна укоризненно протрубила:
— Сергей, неужели нельзя без пошлостей?!
Общую неловкость разрядил робкий стук в дверь.
— Войдите! — хором воскликнули все, немало удивившись этой вежливости, не принятой в стенах издательства, где в любую комнату, кроме кабинета директора, входили как в свою, вовсе не заботясь о планах и желаниях ее обитателей.
На пороге стоял взволнованный «почитатель», прижимая к груди большую коробку конфет. Увидев, что угодил в самый разгар трапезы, он смутился и забормотал извинения.
— Теодор, вы как нельзя вовремя, — ободрил его Никанорыч. — Просим вас великодушно разделить с нами, так сказать, хлеб-соль.
Женщины стали наперебой настойчиво приглашать его, и смущенному «почитателю» ничего не оставалось, как сесть за стол вместе со всеми.
— Я, честно говоря, не знал… не предполагал… думал, к чаю… Вот! — сказал он, протягивая конфеты Никанорычу.
— А это, Теодор, не по адресу, — возразил тот. — Я, да будет вам известно, сладкого вообще не переношу, кроме разве варенья и особенно меда. По сладкому у нас Ольга Михайловна специалист, — мигнул он в сторону Ольги, — хотя, надо вам заметить, в последнее время…
— Никанорыч! Опять за свое?! — грозно прикрикнула на него Искра Анатольевна, и тот с притворно обиженным видом молча развел руками: вот, дескать, слова сказать не дают.
«Почитатель» испуганно передал коробку Ольге.
— Федор Михайлович, голубчик, не слушайте вы этого старого балабона, — бесцеремонно заявила заведующая. — Попробуйте-ка лучше кухню его жены — пальчики оближешь!
После обеда последовало чаепитие, растянувшееся еще минут на сорок и скорее напоминающее митинг, чем мирное дружеское застолье. Спор велся в основном вокруг грядущего развала страны, причем женщины считали отделение республик их законным и естественным правом и всецело были на их стороне, а мужчины, прекрасно понимая неминуемость этого отделения, настаивали на сохранении Союза и предрекали, в противном случае, всевозможные беды и несчастья.
Все разгорячились, даже Одуванчик, раскрасневшись, била себя в грудь сухоньким кулачком и запальчиво восклицала:
— А как же, Сереженька, права человека? Объясни! — И белый пух воинственно топорщился на ее голове.
Первой от митинговых страстей очнулась Искра Анатольевна и, взглянув на часы, громко простонала:
— Друзья мои, если все будут так работать, как мы, страна развалится сама по себе, и, уверяю вас, скорее, чем мы думаем.
Вечером, войдя в квартиру и сбросив куртку, Ольга сразу устремилась на кухню, вынула из целлофанового пакета одну из больших толстых селедок, купленных по дороге, и, не имея терпения очистить ее, а лишь наскоро промыв под струей воды, с вожделением вонзила зубы в жирный, лоснящийся бок. Когда от рыбы остался один скелет, она, довольно улыбаясь, поставила чайник на плиту и пошла в прихожую снять сапоги. Незнакомая до сей поры, внезапно возникшая тяга к соленому забавляла ее.
Она повесила одежду в шкаф, надела халат, и совершенно неожиданно, когда наливала в чашку чай, ей вспомнились вдруг слова Никанорыча: «Что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…»
Ольгу как громом поразило: до нее отчетливо дошел наконец коварный смысл этих слов, сказанных Никанорычем в шутку. Рука с чайником зависла в воздухе, сердце часто и испуганно забилось, словно раненый зверь, попавший в капкан. Она заметалась было по квартире в поисках календарика, где отмечала свой женский цикл, но вдруг остановилась, с ужасом припомнив, что последние месячные были у нее в августе, еще до приезда в Александровку.