-- Вот так я задумала неделю назад и рада, что моя мечта сбылась. С Новым годом, Рушан!
Они сдвинули бокалы, и звон хрусталя слился с боем старинных часов в темном зале.
Та новогодняя ночь, как и дорога к дому Резниковых, спустя многие годы воспринимается как огромная и важная часть его жизни, и в воспоминаниях ни разу ему не удалось пробыть со Светланкой целиком -- от порога до порога, хотя он знает, что провел там шесть часов. И все равно, чтобы описать эту встречу, понадобится целый роман, и ни в какой телесериал не уложиться, ибо год за годом всплывают в памяти вдруг забытые слова, их оттенки, краски, жесты, взгляды, шумы, шорохи, запахи, мелодии. Хотя заставь его однажды записать хронологию новогодней ночи в доме Резниковой, он бы не смог. Как же так, если пронес в сердце это волшебное свидание через всю жизнь -- вроде не вяжется? Но это и есть тайна, магия чувств, не всякому она открывается, не открылась и ему, хотя Рушан почувствовал, вкусил дыхание любви. Кто-то, более жесткий, наверное, сказал бы: вкусил и отравился. Пусть и так. Или не так. Или совсем иначе.
Как-то давно в одной компании зашел разговор о любви, в котором Рушан не принимал участия, но когда возвращались домой, товарищ, видимо, еще не остывший от горячего спора, полюбопытствовал:
-- А как выглядела твоя первая любовь?
Рушан, вмиг вспомнив девушку с улицы 1905 года, ответил без раздумий:
-- Красивая. Очень красивая.
-- Это не ответ, слишком обще,-- рассмеялся приятель,-- какие у нее были плечи, грудь, ноги?
Видя, что Рушан надолго замолк, тот решил, что Дасаев обиделся, но он не отвечал по иной причине. Он действительно не мог сказать, какие у нее ноги или грудь. Правда, он помнил ее глаза, большие, карие, с влажной поволокой; мог еще сказать о трогательной родинке на правой щеке, чуть выше уголка хорошо очерченного рта, чувственных губ. Он мог бы долго рассказывать, как она сердилась, каким задумчивым бывал у нее взгляд, как она хмурила брови, как загадочно улыбалась, но... грудь -- этого он не мог вспомнить, как и тот вечер целиком в особняке напротив "Железки"-- это тоже осталось одним из таинств любви.
Каждый человек ждет от Нового года удач, радости, исполнения давних желаний, тем более в молодые годы, в восемнадцать лет, на пороге взрослой жизни. И так случилось, что к единственному празднику, в котором есть привкус волшебства и с которым люди связывают надежды, они оба оказались, по выражению самой Светланки, отверженными. Да, да, отверженными в любви, хотя, по выражению Стаина, бытовавшему в их городе, они принадлежали к "выдающимся" в своем поколении ребятам -- знакомства, дружбы и с Рушаном, и со Светланкой искали многие, опять же по Стаину "сочли бы за честь". Нет, не был случаен в тот день выбор Резниковой, и не нашлось бы парня, отказавшегося провести новогодний вечер с Леди, попасть в ее очаровательный плен.
Возможно, одного не учла девушка, что Дасаев, кумир болельщиков не только Татарки, безнадежно влюбленный в Давыдычеву, никогда не слышал таких волнующих слов, не ощущал на себе нежные взгляды, не смущался по-девичьи от ее ласковых и горячих рук, не задыхался от сладких губ. А уж самому Дасаеву и на миг не могла прийти мысль, что слова, поцелуи, объятия, так долго вызревавшие в душе девушки, предназначались совсем другому, да хранить их было невозможно, разрывалось от тоски и горечи одиночества девичье сердце в праздник, суливший другим счастье и любовь. Вот тут он и подвернулся под руку -- заметный, печальный, одинокий... Наверное, роман с ним уж наверняка сразу вызовет разговоры и ее перестанут жалеть. Может, все было и не совсем так, ведь здесь все просчитать невозможно -- это не высшая математика, но такие мотивы неожиданно оказанного Рушану внимания не исключались.
Скорее всего слова, жесты, улыбки Светланки можно было соотнести, с криком в горах после долгого и обильного снегопада, или с ударом кочерги в летку кипящего мартена, в обоих случаях рождалась лавина -- снега или горячего, брызжущего огнем металла, удержать которую никому не удавалось,--подобное произошло и с Рушаном. Копившуюся годами в его душе страсть, нежность, любовь, не имевшую выхода, тоже прорвало в ту ночь, и Светланка, сама раненная, услышала то, что жаждала услышать ее изболевшаяся душа, проще, встретились два сердца, открытых для любви. Конечно, они были пьяны не от бутылки шампанского, которую, кажется, и не опорожнили до конца. Их пьянили нежность слов, искренность взглядов, жестов, чистота помыслов, неожиданно открывшееся родство душ.
Наверное, тому способствовала и музыка. В ту новогоднюю ночь в комнате, освещенной лишь жарко оплывавшими свечами, звучала разная музыка, но чаще минорная, она большое соответствовала настроению, их любимый Элвис Пресли в тот вечер не понадобился. Запомнилась и главная мелодия той ночи, та давняя зима оказалась звездным часом легендарного, рано ушедшего из жизни Батыра Закирова с его знаменитым "Арабским танго". Под щемящую грусть танго они танцевали в зале у светящейся огнем елки, и, казалось, сама богиня любви Афродита осеняла их крестным знамением, и не было, наверное, в ту ночь влюбленных более счастливых, чем они.
Все способствовало тому, чтобы их отношения развивались стремительно, по нарастающей, и обстановка праздника окружала их долго, как по специальному сценарию. Начинались школьные каникулы, а это значит две недели подряд новогодние балы в "Железке", в "ОДО", в "Большевике" под джаз-оркестр братьев Лариных, вечера в каждой школе. Они жили в атмосфере праздника, музыки, веселья почти весь январь, потому что выпали три-четыре дня рождения, на которые их пригласили вместе, дважды были званы и на вечеринку к Стаину. Они виделись каждый день и проводили по много часов вместе. Иногда среди дня раздавался звонок в общежитии, и Светланка говорила с волнением в голосе: приходи, я соскучилась. Отбросив дипломную работу в сторону, Рушан спешил в особняк за зеленым дощатым забором. Кстати, первый в жизни номер телефона, которым он пользовался,-- Резниковой, он помнит его до сих пор: 3-32.
В ту пору многое для него оказалось впервые. В начале февраля, опять же впервые, в их город приехал на гастроли Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением Рауфа Гаджиева. Красочные, яркие афиши, фотографии оркестра, певцов, танцовщиков, известного в ту пору конферансье Льва Шимелова, самого композитора Гаджиева украшали людные места их не избалованного артистами города. Казалось, на концерт ни за что не попасть. Выручил Стаин,-- достал для него билеты, да еще на первый ряд. А уж он сам ходил на все четыре программы, перезнакомился со всеми оркестрантами.
Сегодня, хочет он того или нет, "роман" с Резниковой представляется ему сплошным праздником, так вышло, так случилось. И как же не праздник?! Они сидят в первом ряду концертного зала "ОДО", а перед ними на эстраде в четыре яруса полукругом высится едва ли не до самого потолка огромный оркестр. Продуманное освещение, мерцающие в темноте пюпитры, серебро труб, черные фраки и ослепительные парчовые жилеты оркестрантов, золотые зевы саксофонов, а на самой верхотуре блеск меди и перламутровых, огненных боков множества барабанов ударника. Многочисленные занавеси, меняющиеся в каждом отделении, хорошо продуманные задники, появляющиеся с каждым новым исполнителем, настоящие театральные декорации в концертной программе,-- то, к чему пришли звезды мировой эстрады много лет спустя.
Фантастика? Да, пожалуй, при нынешнем упрощении всего и вся, и профессионально оркестр Рауфа Гаджиева, и еще несколько, которые он позже узнал, например, оркестр Орбеляна из Армении, Гобискери из Тбилиси, Лундстрема из Москвы, Вайнштейна из Ленинграда, любой из джазов Кролла, вряд ли в мастерстве уступали столь обласканным артистам Поля Мориа.