— Театр? О, да! Я знаю, это тоже искусство! — уверенно сказал он.
— А что вам нравится в театре?
— Хорошо, когда много молодых дам декольте, а вы сидите выше их! — ответил он, подумав.
— Что вы любите больше всего в театре? — спросил я, приходя в отчаяние.
— О! — воскликнул он, раздвинув рот во всю ширину щек. — Конечно, артисток, как все люди… Если артистки красивы и молоды — они всегда искусны. Но трудно угадать сразу, которая действительно молода. Они все так хорошо притворяются. Я понимаю, это их ремесло. Но иногда думаешь — ага, вот это девушка! Потом оказывается, что ей пятьдесят лет и она имела не менее двухсот любовников. Это уже неприятно… Артистки цирка лучше артисток театра. Они почти всегда моложе и более гибки…
Он, видимо, был хорошим знатоком в этой области. Даже я, закоренелый грешник, всю жизнь утопавший в пороках, многое узнал от него только впервые.
— А как вам нравятся стихи? — спросил я его.
— Стихи? — переспросил он, опуская глаза к сапогам и наморщив лоб. Подумал и, вскинув голову, показал мне все зубы сразу. — Стихи? О, да! Мне очень нравятся стихи. Жизнь будет очень весела, когда все начнут печатать рекламы в стихах.
— Кто ваш любимый поэт? — поспешил я поставить другой вопрос.
Старик взглянул на меня в недоумении и медленно спросил:
— Как вы сказали?
Я повторил вопрос.
— Гм… вы очень забавный малый! — сказал он, с сомнением качая головой. — За что же я буду любить поэта? И зачем нужно любить его?
— Извините меня! — произнес я, отирая пот со лба. — Я хотел спросить вас, какая ваша любимая книга? Я исключаю книжку чеков…
— О! Это другое дело! — согласился он. — Я люблю две книги — библию и Главную Бухгалтерскую. Они обе одинаково вдохновляют ум. Уже когда берешь их в руки, — чувствуешь, что в них сила, которая дает тебе все, что нужно.
«Он издевается надо мной!» — подумал я и внимательно взглянул в его лицо. Нет. Его глаза убивали всякое сомнение в искренности этого младенца. Он сидел в кресле, как высохшее ядро ореха в своей скорлупе, и было видно, что он уверен в истине своих слов.
— Да! — продолжал он, рассматривая ногти. — Это вполне хорошие книги! Одну написали пророки, другую создал я сам. В моей книге мало слов. В ней цифры. Они рассказывают о том, что может сделать человек, если захочет работать честно и усердно. После моей смерти правительство должно бы опубликовать мою книгу. Пусть люди видят, как нужно идти, чтобы подняться на эту высоту.
И торжественным жестом победителя он обвел вокруг себя.
Я чувствовал, что пора прекратить беседу. Не всякая голова способна относиться безразлично, когда по ней топают ногами.
— Может быть, вы скажете что-нибудь о науке? — тихо спросил я.
— Наука? — он поднял палец, глаза и посмотрел в потолок. Затем вынул часы, взглянул, который час, закрыл крышку и, намотав цепочку на палец, покачал часами в воздухе. После всего этого он вздохнул и заговорил:
— Наука… Да, я знаю! Это — книги. Если в них хорошо пишут об Америке — книги полезны. Но в книгах редко пишут правду. Эти… поэты, которые делают книги, — мало зарабатывают, я думаю. В стране, где каждый занят делом, некому читать книги… Да, поэты злы, потому что у них не покупают книг. Правительство должно хорошо платить писателям книг. Сытый человек всегда добр и весел. Если вообще нужны книги об Америке, следует нанять хороших поэтов, и тогда будут сделаны все книги, какие нужны для Америки… Вот и все.
— Вы несколько узко определяете науку! — заметил я.
Он опустил веки и задумался. Потом вновь открыл глаза и уверенно продолжал:
— Ну да, учителя, философы… это тоже наука. Профессора, акушерки, дантисты, я знаю. Адвокаты, доктора, инженеры. All right. Это необходимо. Хорошие науки… не должны учить дурному… Но — учитель дочери моей сказал мне однажды, что существуют социальные науки… Этого я не понимаю. Я думаю, это вредно. Хорошая наука не может быть сделана социалистом. Социалисты вовсе не должны делать науку. Науку, которая полезна или забавна, делает Эдисон, да. Фонограф, синематограф — это полезно. А когда много книг с науками — это лишнее. Людям не следует читать книг, которые могут возбудить в уме… разные сомнения. Все на земле идет как нужно… И вовсе незачем путать книги в дела…
Я встал.
— О! Вы уходите? — спросил он.
— Да! — сказал я. — Быть может, теперь, когда я ухожу, вы, наконец, все-таки объясните мне — какой смысл быть миллионером?
Он начал икать и дрыгать ногами вместо ответа. Может быть, такова была его манера смеяться?