— А во главе групп стоит единица — и это я! — торжественно крикнул некто.
— Почему — вы? — раздалось несколько тревожных голосов.
— Мой дядя был король!
— Ах, это дядюшке вашего высочества преждевременно отрубили голову?
— Короли теряют головы всегда во-время! — гордо ответили кости потомка костей, когда-то сидевших на троне.
— Ого-о! — раздался довольный шопот. — Среди нас есть король! Это встретишь не на всяком кладбище…
Важные шопоты и трение костей сливались в один клубок, становясь все гуще, тяжелее.
— Посмотрите, — правда ли, что кости королей голубого цвета? — торопливо спросил маленький скелет с кривым позвоночником.
— Позвольте вам сказать… — внушительно начал какой-то скелет, сидевший верхом на памятнике.
— Лучший пластырь для мозолей — мой! — крикнул кто-то сзади него.
— Я тот самый архитектор…
Но широкий и низенький скелет, расталкивая всех короткими костями рук, кричал, заглушая шелест мертвых голосов:
— Братие во Христе! Не я ли это врач ваш духовный, не я ли лечил пластырем кроткого утешения мозоли душ, натертые печалями вашей жизни?
— Страданий нет! — заявил кто-то раздраженно. — Все существует только в представлении.
— Тот архитектор, который изобрел низкие двери…
— А я — бумагу для истребления мух!..
— …для того, чтобы люди, входя в дом, невольно склоняли голову перед хозяином его… — раздавался назойливый голос.
— Не мне ли принадлежит первенство, братие? Это я поил души ваши, алкавшие забвения печалей, млеком и медом размышлений моих о тщете всего земного!
— Все, что есть — установлено раз навсегда! — прожужжал чей-то глухой голос.
Скелет с одной ногой, сидевший на сером камне, поднял голень, вытянул ее и почему-то крикнул:
— Разумеется, так!
Кладбище превратилось в рынок, где каждый выхвалял свой товар. В темную пустыню ночной тишины вливалась мутная река подавленных криков, поток грязного хвастовства, душного самолюбия. Как будто туча комаров кружилась над гнилым болотом и пела, ныла и жужжала, наполняя воздух всеми отравами, всеми ядами могил. Все толпились вокруг Дьявола, остановив на лице его темные впадины глаз и стиснутые зубы свои — точно он был покупателем старья. Воскресали одна за другой мертвые мысли и кружились в воздухе, как жалкие осенние листья.
Дьявол смотрел на это кипение зелеными глазами, и его взгляд изливал на груды костей фосфорически мерцающий холодный свет.
Скелет, сидевший на земле у ног его, говорил, подняв кости руки выше черепа и плавно качая ими в воздухе:
— Каждая женщина должна принадлежать одному мужчине…
Но в его шопот вплетался другой звук, слова его речи странно обнимались с другими словами.
— Только мертвому ведома истина!..
И кружились медленно еще слова:
— Отец, говорил я, подобен пауку…
— Жизнь наша на земле — хаос заблуждений и тьма кромешная!
— Я трижды был женат, и все три раза — законно…
— Всю жизнь он неустанно ткет паутину благополучия семьи…
— И каждый раз на одной женщине…
И вдруг откуда-то явился скелет, пронзительно скрипевший своими желтыми и ноздреватыми костями. Он поднял к глазам Дьявола свое полуразрушенное лицо и заявил:
— Я умер от сифилиса, да! Но я все-таки уважал мораль! Когда жена моя изменила мне — я сам предал гнусный поступок ее на суд закона и общества…
Но его оттолкнули, затерли костями, и снова, как тихий вой ветра в трубе, раздались смешанные голоса:
— Я изобрел электрический стул! Он убивает людей без страданий.
— За гробом, утешал я людей, вас ждет блаженство вечное…
— Отец дает детям жизнь и пищу… человек становится таковым после того, как он стал отцом, а до этого времени — он только член семьи…
Череп, формой похожий на яйцо, с кусками мяса на лице, говорил через головы других:
— Я доказал, что искусство должно подчиняться комплексу мнений и взглядов, привычек и потребностей общества.
Другой скелет, сидя верхом на памятнике, изображавшем сломанное дерево, возражал:
— Свобода может существовать только как анархия!
— Искусство — это приятное лекарство для души, усталой от жизни и труда…
— Это я утверждал, что жизнь есть труд! — доносилось издали.
— Пусть книга будет красива, как те коробочки с пилюлями, которые дают в аптеках…
— Все люди должны работать, некоторые обязаны наблюдать за работой… ее трудами пользуется всякий предназначенный для этого достоинствами своими и заслугами…