Я всю жизнь был «пацифистом». Война вызывала у меня только отвращение, стыд за людей и ненависть к зачинщикам массовых убийств, к разрушителям жизни.
Но после той героической войны, которую победоносно провел голодный, босой, полуголый наш рабочий и крестьянин, после того, как рабочий класс, строя новое, свое государство в невероятно трудных условиях, показал и показывает себя умным, талантливым хозяином, — после этого я тоже убедился в неизбежности смертельного боя. И, если вспыхнет война против того класса, силами которого я живу и работаю, — я тоже пойду рядовым бойцом в его армию. Пойду не потому, что — знаю: именно она победит, а потому, что великое, справедливое дело рабочего класса, Союза Советов — это и мое законное дело, мой долг.
(1929)
О БУРЖУАЗНОЙ ПРЕССЕ[2]
На рынках, где торгуют старым хламом, сразу видишь, чем люди жили вчера, а рекламы и хроника газет хорошо рассказывают о том, чем люди живут сегодня. Говоря о газетах, я имею в виду современные «органы воспитания общественного мнения» в «центрах культуры» Европы и Америки. Я нахожу, что читать буржуазную прессу так же полезно, как полезно слушать откровенные рассказы прислуги о жизни господ. Болезни не должны, да и не могут интересовать здорового человека, но медик обязан изучать их. Между врачом и журналистом есть нечто общее: тот и другой устанавливают и характеризуют заболевания. Наши журналисты поставлены выгоднее буржуазных, — нашим хорошо известны общие причины социально-патологических явлений. Поэтому советский журналист должен бы относиться к показаниям буржуазной прессы так же внимательно, как врач относится к воплям и стонам больного. Если б у нас явился талантливый человек, который, собрав достаточное количество фактов из «хроники» газет любого «центра культуры» и сопоставив эти факты с рекламами магазинов, ресторанов, увеселительных заведений, с описанием встреч, приемов общественных празднеств — он обработал бы весь этот материал, (тем приемом, которым Джон Дос-Пассос сделал свой интереснейший роман «Манхеттен» — Нью-Йорк), мы получили бы ослепительно яркую и потрясающую картину «культурной» жизни буржуазного общества наших дней.
О чем ежедневно говорит буржуазная пресса? Вот, например, события, кратко отмеченные ею за истекший май.
«Бунт воспитанников» — из воспитательного дома бежали 14 мальчиков, 12 пойманы конной полицией, судьба двух — неизвестна. «Снова истязание малолетней». «Мать-детоубийца» — отравила двух ребятишек газом, причина — голод. «Еще одно отравление газом» — отравились пятеро: муж, жена, старуха — мать мужа, девочка трех лет, грудной ребенок. «Убийство на почве голода». «Еще одна женщина разрезана на куски». «Привычка к тюрьме» — человек, выпущенный из тюрьмы после пятилетнего заключения, явился в полицию, заявил, что он — болен, работать — не может, нищенствовать — не хочет и попросил, чтоб его снова заключили в тюрьму. По «справедливости законов» буржуазного государства это оказалось невозможным, тогда человек, «привыкший» к тюрьме, разбил стекло витрины магазина, подрался с полицией и — достиг желанной цели. «Нищий-миллионер» — умер старик — нищий 80 лет, в его вещах нашли 5 миллионов крон. «Скончался 89 лет лорд Эштон, оставив состояние в 20 мил. фунтов». «Процесс-монстр» — в Лионе 300 человек умерли, отравленные грязной питьевой водой городского водопровода. «Грандиозный проигрыш в карты». «Вчера в разных частях города совершен ряд убийств, бандиты благополучно скрылись». Слово — «благополучно» в этом случае воспринимается не как выражение иронии, а как сочувствие успеху.
Затем приводятся факты более или менее крупных мошенничеств, взяточничества, половой разнузданности, законченной самоубийством, убийством. Разумеется, я привел здесь ничтожную часть фактов, опубликованных в течение месяца, — 90/100 остального — в таком же криминальном и патологическом духе. Все это излагается очень кратко, сухим, бескровным языком и для того, чтобы журналист несколько оживил, раскрасил свой язык, необходимо, чтоб «еще женщина» была разрезана на куски особенно садически искусно или чтоб дюссельдорфский убийца, рабочий Кюртен возвел на себя 53 преступления, а затем «внезапно сухо заявил следователю: „Что вы скажете, если я теперь откажусь от всего этого жульничества?“». Вопрос «сенсационный», но работа полиции буржуазных государств становится вообще сплошной сенсацией и поэтому советского читателя вопрос Кюртена не должен удивлять. В конце концов не понимаешь: зачем это публикуют? Никаких «комментарий» материал «хроники» не вызывает в буржуазной прессе. Чувствуется, что он стал обычным, никого не возмущает, не тревожит. Раньше, до войны[3] — возмущал. Тогда сентиментальные люди писали кисло-сладкие статейки о «болезнях общественного организма», выражая различные чувства, за которыми пряталась иногда — тревога, а чаще раздражение «культурных» людей, которые обеспокоены «ненормальными фактами».