Он поднимает голову и смотрит на меня, на его лицо падает темная тень. Мои руки дрожат в его руках, когда он просит прощения.
Его слова, его обещание — все это разрушает мою душу.
— Ты растешь и сияешь, а я поливаю ту самую почву, в которой ты посажена. Ты сияешь и искришься, а я охраняю тебя от тени. Ты улыбаешься и смеешься, и я дорожу этим. Ты любишь меня, и я отдаю это тебе. Потому что если тебя не будет, то и меня не будет. Если ты не со мной, то и я не нужен. Ты живешь, и я буду защищать тебя, Аврора.
Я открываю рот, но слов не находится. Все, что я могу делать, — это сидеть в шоке.
Я смотрю налево и вижу, как все толпятся у входа в гостиную, шок окрашивает их лица, когда они видят Ремо, стоящего передо мной на коленях, но Ремо не отводит от меня взгляда.
Такая гордая, властная фигура, самый богатый человек Лондона, стоящий передо мной на коленях.
Раздается вспышка, и я слышу, как кто-то говорит, что обязательно опубликует это.
Тяжело сглотнув, я. киваю.
Потому что я люблю этого человека и не могу представить себя с кем-то другим. Видя, что он хочет попросить у меня прощения, стоя на коленях, и что он хочет быть достойным моей любви… Я знаю, что он не сделает ничего, чтобы снова причинить мне боль намеренно.
Поднявшись на ноги, Ремо обхватывает рукой мое горло. Мой пульс пульсирует под его пальцами, когда он приближает свое лицо к моему уху.
— Помнишь, как я сказал тебе сегодня, что трахну тебя сегодня вечером? Прими это как акт раскаяния с моей стороны, — хрипло шепчет он.
Дрожь предвкушения пробегает по моему позвоночнику, и мои губы раздвигаются. Он отпускает их, и на его лице появляется ухмылка.
— Пойдемте есть, а?
— Да, еда остынет, — говорит Камари из дверного проема.
Мое внимание приковано к Ремо, сидящему рядом со мной за ужином, и мой взгляд не покидает его.
Я прислушиваюсь к разговору, но мои мысли заняты им и только им.
— Я приготовила стейк и креветки. В школе-интернате мне нравилось готовить. Это была одна из тех вещей, которые помогали мне занять себя в свободное время, — замечает Венеция, когда я откусываю от приготовленного ею стейка.
— Потрясающе, — комментирую я, чувствуя, как во рту разгораются ароматы. Текстура тоже просто великолепна.
Она улыбается мне, ее красивые карие глаза сияют счастьем.
— Как было в школе-интернате, Венеция?
Она пожимает плечами.
— Неплохо. Не самая лучшая, но и не самая худшая. По крайней мере, я не была в приемной семье, понимаешь? Все могло быть гораздо хуже, и я благодарна Ремо за то, что он всячески поддерживал со мной связь, чтобы дать мне знать, что он меня вытащит.
Я смотрю на Ремо и вижу тепло, которое светится в них, когда он смотрит на Венецию.
Я могу с уверенностью сказать, что Венеция любит своего брата. Ей нравится, что он посвятил столько времени тому, чтобы вытащить ее.
— У тебя были друзья? Уверена, им было грустно видеть, как ты уезжаешь, — комментирую я, откусывая еще один кусочек стейка. Мой взгляд устремляется на раздвижные двери кухни. Они отремонтированы и закрыты, но мое сердце трепещет при воспоминании о том, что произошло на этой кухне.
Венеция смеется, качая головой.
— Да, она была такой. У меня была только одна подруга, потому что я показалась другим девушкам слишком грубой. Не знаю, почему и как, но я не собиралась их обижать.
Я улыбаюсь, находя это забавным, потому что понимаю, что Венеция имеет в виду. В ней есть зрелость, которую невозможно не заметить, как будто посещение этих частных школ-пансионов закалило ее. Какова бы ни была причина, я надеюсь, что это не повлияло на ее психику.
С ее длинными каштановыми волосами, загорелой кожей и стройной фигурой я уверена, что она вернет себе все утраченные краски, пока будет жить с нами здесь, пытаясь адаптироваться и решить, хочет ли она остаться здесь и дальше или переехать.
Я знаю, что Ремо предоставит ей этот выбор. Он знает, как много времени в ее жизни занимали другие люди, принимавшие за нее решения, и теперь, когда она стала совершеннолетней и достаточно взрослой, чтобы самой принимать решения, он будет защищать ее издалека, давая ей свободу, которой она хочет.
— Я ни к кому там не привязывалась. — Она улыбается, в ее глазах мелькают далекие воспоминания.
Ужин проходит достаточно быстро, но мой желудок скручивается от тяжелого предчувствия, зная, что сейчас произойдет. Венеция поднимается в свою комнату, самую дальнюю от нашей. К счастью, я не думаю, что Хелиа вообще вернется, так как он не приходил.