Горький

— Чудной был. А так добрый, другой раз, когда зашибет где, всем даст, кто попросит…

А вот раз девку ошпарили, тогда он долго писал что-то, а потом все порвал, страшно осерчал на что-то. Умственный был парень. А часто вот, загрустит, заляжет спать, а сам не спит и все лоб чешет.

— Смотри, говорю, мозоль натрешь… А он мне:

— Ладно, дядя Ван, у меня и так мозоль в мозгу. Это от разных мыслей, значит…

Потеха. Какие там мозоли.

А расстались с ним хорошо.

— Пойду, грит, дядя Ван, и где лучше, к моей земле.

— К какой земле?

— А туда, где паскудства нет.

— Везде одно, — махаю я рукой. — А коли охота идти — скатертью дорога».

Груздев был биограф въедливый, но тактичный и если он послал этот рассказ Горькому даже в качестве «казуса», значит, он чем-то остановил его внимание. Попробуем догадаться — чем.

Во-первых, Казань была для Груздева наиболее темным пятном в жизни Алеши Пешкова. Сопоставив (уже по «Детству») реальные факты с их художественной трактовкой в трилогии, Груздев понял, что трактовки эти надо проверять и перепроверять. Он и делал это через переписку с Горьким, личное общение с ним и собственные разыскания. Интересно, что Груздев, много общавшийся с Горьким в конце его жизни, не оставил воспоминаний.

Рассказ из «Босяцкой газеты» некоего хозяина Владыкина, которого Горький в ответном письме Груздеву не признал (вообще отнесся к рассказу холодно, но не стал его полностью опровергать), легко принять за мистификацию. Сцена с девушкой, которую ошпарили кипятком, могла быть взята из пьесы «На дне». Слова о людском «паскудстве» могли идти и от Коновалова, и от Аристида Кувалды, и от сапожника Орлова, и от других героев раннего Горького.

Но вот что настораживает (возможно, это и Груздева остановило). Откуда знал мифический, допустим, «Владыкин», что молодого Пешкова все принимали сперва за расстригу либо за Божьего странника? Почему «Владыкин» сразу решил, что «верзила» пишет «божественное», а не стишки о любви, которыми грешил Алеша?

Я хотел бы вас любить.
Не умею нежным быть.
Нет, я груб.
Не слетят слова любви
С жарких губ.

Вот что, на самом деле, с яростью рвал на клочки начинающий, но так и не состоявшийся стихотворец Пешков. Чтобы закончить тему о ранних стихах Пешкова, процитируем несколько его строф, самых удачных:

Не везет тебе, Алеша!
Не везет, хоть тресни!
Не споешь ты, брат, хорошей
Разудалой песни!

Или:

Не браните вы музу мою,
Я другой и не знал и не знаю,
Не минувшему песнь я слагаю,
А грядущему гимны пою…

Или:

Я плыву, за мною следом
Грозно пенятся валы,
Путь морской душе неведом,
Даль — закрыта тогой мглы…

Или:

Звук ее, ласкающий и милый,
Тихих струн души моей коснулся,
И в душе, подавленной унылой,
Светлый рой надежд моих проснулся…

Или:

Тому на свете тяжело,
Кто сердце чуткое имеет,
Кто всюду видит ложь и зло,
Но правды высказать не смеет…

Но одно стихотворение, 1891 года, посвященное нижегородской знакомой М. И. Метлиной, мы все-таки процитируем полностью, ибо в нем, при всем несовершенстве, впервые звучит «сверхчеловеческая» идея:

Нет! Там бессильна голова,
Где сердце хочет говорить,
Святую речь его в слова
И мудрецу не перелить.

Где сердце хочет говорить.
Молчать там должен робко ум,
Чтоб звуками не исказить
Святых и чистых сердца дум.

Тот, кто бы захотел излить
Словами смысл его идей,
Не человеком должен быть,
А выше, чище и святей.

Две первые строфы — это изувеченный Тютчев. Но последняя строфа, а также образ «думы сердца», без сомнения, понравились бы Ницше, так как это «думы» его Заратустры.

Но вернемся к «Владыкину».

Откуда «Владыкин» знал о привычке Алексея уничтожать свои стихи? А слово «умственный»? Как это точно сказано о Пешкове казанского периода! И наконец, откуда мог знать «Владыкин», если он выдумал знакомство с Алешей Пешковым, о привычке его раздавать деньги налево и направо, которую он унаследовал от бабушки Акулины? Ведь в 1907 году, когда в «Босяцкой газете» вышел рассказ «Владыкина», «Детство» еще не было написано.