Ульяна Жигалова
Горький шоколад 2. Из пепла
Глава 1. Из пепла…
Патологоанатом Сергей Васильевич, семидесятилетний доктор, который работал больше по привычке, чем из-за зарплаты, пришел на смену как всегда бодрый и энергичный. Его сменщик, «молодой» врач, всего пятидесяти лет, встретил его хмурой улыбкой.
– Петрович, ты чего такой смурной? Здоровье подводит, или жена разлюбила?
– Ты Васильич, сейчас тоже смурной станешь. Нам привет из 90-х прилетел, вон, ночью менты привезли кучу братков, их где-то недалеко в разборках положили. Я двоих успел вскрыть, там огнестрел, делов-то. А еще пять в холодильнике, тебе останутся. Не успеешь, завтра пусть дамы режут. Менты, то есть полицейские, за бумагами приедут не раньше, чем через неделю.
– Эт-то где у нас такие войны опять пошли?
– Да где-то в области, говорят залётные на московских наехали. Вот им одну машину взорвали, там жмур весь обгорелый как головешка, а вторую машину из автоматов покрошили. А нам теперь работы подбросили.
– Ладно, иди домой, я разберусь.
Рабочий день начинался неудачно, обычно «клиентов» было мало – районная больница лечила пациентов неплохо, умирали редко, и работу в основном подкидывала полиция – то бомж где-нибудь замерзнет или упьется палёнкой, то автомобили на трассе столкнутся.
Сергей Васильевич просмотрел журнал, клиентов привезли три часа назад. Начинать надо было не откладывая, работы много. Он подумал, и решил первым отработать с обгоревшим, со свежими силами, там более сложно. Велел санитарам готовить тело, а сам пошел курить на задний двор. Когда вернулся, санитары уже срезали с трупа одежду. Тело обгорело всей передней стороной, особенно пострадали руки и лицо. Васильич включил диктофон и стал делать описание тела.
– Так, мужчина, лет 35-37, сложение спортивное, отмечается глубокие ожоги рук и ног, лица, – тут он попытался поднять веко, – пострадали глаза.
Ему показалось или веко дрогнуло? Он быстро приложил палец к артерии на шее, нет опять кажется? Или все же есть пульс – редкий, нитевидный? Он стал искать еще точки, где прощупывается пульс, прислушался – человек дышал, тихо, редко и прерывисто.
– Да что ж вы, суки, делаете то, – выругался он на полицейских, – он же жив еще, хотя и не жилец. Я ж не могу живого вскрывать!
Забыв о запрете курить в прозекторской, достал сигарету и затянулся.
– Да мужик, ты кремень. Три часа в холодильнике, а еще жив. А сколько со взрыва прошло, хрен знает. Вот только вряд ли тебя скорая возьмет, да и шансов у тебя ноль.
Он вспомнил, как на встрече с друзьями, его одногруппник, ожоговый хирург из известного центра, рассказывал, что они ведут испытания искусственной кожи, ноу-хау чисто российское, наносят ее как крем из пульверизатора. Результаты хорошие, но испытывать на людях нельзя, надо кучу согласований получить.
– Ну что, мужик, это твой шанс. Если там не вытащат, нигде не вытащат.
Он набрал телефон друга, дождался ответа и заговорил:
– Здорово, Аркадий Моисеевич! Узнал? Долго жить буду. Да, все там же, тружусь конечно. А что делать, внуков-правнуков нет, мои давно в Австрии живут. Я один, да мой пес, вот и вся жизнь. Я к тебе по делу, Аркаша. Слушай, мне пострадавшего привезли, по бумагам он труп. А мужик жив, хоть три часа в холодильнике пролежал. Твой случай, ожог процентов 50, степень третья и четвертая. Но мужик кремень, держится. Забери его, а? А то скоряк его увезет хрен знает куда, и завтра он будет труп, как только из шока выведут. А тебе твои ноу-хау надо испытывать, вот клиент.
Через полчаса во дворе больницы опустился маленький санитарный вертолет, и бывшего жмурика забрали.
В расстроенных чувствах, Сергей Васильевич не заполнил в журнале, что клиент оказался жив, и его увезли в ожоговый центр. Дальше навалилась работа, и об этом случае все забыли.
Полицейские получили заключения о смерти пятерых братков, пожали плечами – обсчитались, видимо. За покойниками приехали дружки, такие же братки, вели себя скромно, пытали еще об одном теле. Но попали в «дамскую» смену, где были посланы далеко и надолго.
Ник, а это был он, не приходил в себя долго. Только те, кто думает, что человек в коме ничего не ощущает, глубоко ошибаются. И боль, и жар в обожжённом теле были равны адским мукам, ему казалось, что он до сих пор горит в пламени. В его воспаленном мозгу все стояла картина огненного вихря, слизывающего плоть с его рук, и ударившего в лицо. Он опять и опять чувствовал нестерпимый жар, треск горящей кожи на лице и веках, удушающий запах горелой плоти.
… Потом кошмары сменили направленность, и он видел себя голодным ребенком семи лет, в грязной замусоренной комнате. Вот, кажется мужики, которые вчера принесли водку и еду, ушли. Он на пальцах тихонько подходит к двери кладовки и выглядывает в щель. Никого нет, только на груде грязного белья, в которую превратилась постель лежит его мать, в отвратительно-вульгарной позе. С задранным подолом халата и бесстыдно раскинутыми ногами. Мальчик выходит, опускает подол халата, потом закрывает мать простынью. На столе, среди бычков и огрызков, видит надкусанный бутерброд, почти целый! Проглатывает его за секунду, но пустой желудок просит еще. В тарелке осталась какая-то еда, вроде бы картошка, но в ней погасили сигарету, и есть это невозможно. Он берет огрызки хлеба, усаживается на стул, и ест, запивая хлеб водой из-под крана.