Уши у А’алмара были длинные и узкие, как кинжалы, а у Э’эрлинга — изящные, словно заостренные листочки с тонкими кончиками. Захотелось их коснуться. Почему-то мне казалось, что они очень чувствительные.
Э’эрлинг ел жадно и во время трапезы не сводил с меня глаз — так ведет себя дикий зверь, чувствуя угрозу: всегда начеку, ни на миг не теряет бдительности.
Его друга привлекла бутылка, торчащая из мешка. Зубами он вытащил из нее пробку и присосался к горлышку. Его кадык быстро задвигался на шее вверх-вниз. Мимо рта, пачкая подбородок, потекли тонкие струйки вина.
— «Эхо в горах», «Звонкий ручей» — какие поэтичные у вас имена. А знаете, что обозначает мое имя?
«Ручей» напряженно замер, зажав бутылку между бедрами. «Эхо» продолжил демонстративно жевать полоску оленины, твердую и сухую, как дерево.
— Оно означает: «Три тысячи триста вторая».
Я потянула вверх рукав туники и показала пленникам цифры, выбитые на моем запястье: «3302». Я не помнила, как мне делали эту татуировку. В трехлетнем возрасте мало что помнишь о своей жизни.
— Не поэтично, — заметил Э’эрлинг, не прекращая работать челюстями.
— Совсем, — согласилась я, опершись спиной на центральный столб, держащий купол палатки.
На этом разговор увял. А’алмар вернулся к бутылке — традиционному лекарству против измученных нервов.
Ветер распахнул полог шатра. Призрачный дневной свет ворвался в сумрак моего убежища и косой полосой лег между мной и пленниками.
— Откуда у тебя этот шрам? — спросил «Эхо», когда я уже привыкла к молчанию.
Невольно я коснулась толстого выпуклого рубца, что начинался над левой бровью, пересекал чудом уцелевший глаз и сползал со щеки к уголку губ.
— Нравится? — когда я улыбалась, шрам натягивался и я ощущала его как нечто чужеродное, грязью налипшее на лицо: эту грязь хотелось отодрать от себя и отшвырнуть подальше, как противную пиявку.
— Уродство, — прищурился Э’эрлинг, явно желая меня задеть.
Дурачок, у меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться со своим изъяном.
— Подарок бывшего любовника, — я улыбнулась шире, и жирный рубец-пиявка натянулся еще больше, а в голове эхом раздался голос Смотрительницы: «А я говорила тебе, Три тысячи триста вторая, говорила».
Следующую половину дня пленники отдыхали на подстилке в углу палатки, а я следила за пасмурным небом сквозь дыру входа. Сегодня ворон должен был принести от Зрячей письмо с последними указаниями. Выполню задание — можно будет вернуться домой: прощай, хмурый и унылый Шотлен, — здравствуй, гадюшник, полный интриг.
После обеда я заметила, что А’алмар как-то странно кривит лицо и все время держится за пах. Вечером он и вовсе свернулся на шкурах калачиком, притянув колени к груди и тихо постанывая. На его лбу блестели капельки пота. Теперь и Э’эрлинг погладывал на приятеля с беспокойством.
— Что с тобой? — уловила я шепот эльфов.
— Пояс, — хрипло отозвался «Ручей». — Давно уже плохо, а сегодня утром один из этих вонючих хряков заехал мне коленом в пах, и стало еще хуже.
«Эхо» завозился на подстилке. Я почувствовала на себе его взгляд.
— Потерпи, выберемся отсюда и уговорим командира снять с тебя пояс.
Они даже не подумали попросить у меня помощи, целебной мази, какого-нибудь лекарства, способного хотя бы ненадолго облегчить муки, — видимо, в самом деле считали ситхлиф бессердечными чудовищами.
«А разве нет? Разве мы не такие?» — спросил мерзкий голосок у меня в голове, я вспомнила своих соседок из Цитадели и была вынуждена признать, что он прав. Такие. Именно такие.
Прижимая ладони к паху, А’алмар уткнулся лицом в волчью шкуру, чтобы приглушить стон боли.
Я подошла к нему и уперла руки в бока.
— Показывай, что там у тебя случилось.
Глава 9. Ситхлифа
— Что тебе надо, чудовище? Пришла поглумиться? — сидя рядом с приятелем, Э’эрлинг поднял на меня глаза. На его лице застыло недоверчивое, даже враждебное выражение. Он смотрел с вызовом и немного — с тревогой, словно не ожидал от меня ничего хорошего.
Я решила, что благоразумнее будет обратиться к самому страдальцу, нежели к его воинственному защитнику, и сказала, игнорируя подозрительный взгляд Э’эрлинга:
— А’алмар, тебе плохо. Я могу помочь. Но для этого мне надо понять, что с тобой.
— Не верь ей, — процедил Эхо в горах, но Ручей, похоже, слишком измучился и готов был ухватиться за любую возможность облегчить свою боль. Повернувшись на спину, он дрожащими руками приподнял килт.