— И что? — пожал плечами А’алмар, не видя причин для тревоги, а голос Э’эрлинга звучал очень-очень тревожно. — Я только рад. Посмотри на нас. Грязные, как свиньи. С удовольствием смою с себя всю эту гадость. — И он с брезгливым выражением оттянул на себе ткань килта, закоревшую от налипшей земли.
— Пи́щу моют перед едой, — нахмурился Э’эрлинг. — Она собирается нас съесть. Вымыть и съесть.
Несколько секунд А’алмар смотрел на приятеля с открытым ртом и поднятыми бровями, затем сокрушенно вздохнул:
— А ты не думал, что дело может быть в другом? Например, в том, что мы… эм… слегка пованиваем?
Э’эрлинг будто его не слышал, продолжая размышлять вслух:
— Овощи, фрукты всегда моют перед употреблением. Яблоки, огурцы, картошку.
А’алмар закатил глаза.
— Ну и кто ты — фрукт или овощ? Яблоко или картошка? А, знаю! Репка! Тупоголовая репка. Тук-тук, — постучал он по лбу товарища, — мозг, ты тут?
Э’эрлинг с раздражением отмахнулся от друга.
— Прекрати. Ерничай сколько влезет. Посмотрим, как ты запоешь, когда окажешься нанизанным на вертел и подвешенным над костром.
— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя больная фантазия?
Э’эрлинг хотел что-то ответить, но в этот момент ситхлифа обернулась и окинула их долгим, изучающим взглядом. Когда она так смотрела, все слова застревали в горле.
«Эльфоедка…»
Вокруг вырос лес палаток. Они вернулись в лагерь. Три тысячи триста вторая подвела их к глубокому корыту, стоявшему под открытым небом у стенки одного из шатров. За ночь дождь наполнил корыто водой. Сама по себе вода была чистая, прозрачная — все дно просматривалось, но на поверхности плавали листья и дохлые мошки. Впрочем, эльфов это не смутило. А’алмар сразу сбросил с себя замызганную рубаху и принялся расстегивать ремешок, который удерживал килт на бедрах.
Э’эрлинг же раздеваться не спешил — с намеком косился на ситхлифу. А та, похоже, намеков не понимала и уходить даже не думала. Стояла, наблюдала за ними, скрестив руки на груди, скользила взглядом по обнаженному торсу А’алмара, который, заметив ее внимание к своей особе, начал красоваться, как индюк во время брачного сезона. Плечи расправил, грудь выпятил, расплылся в придурочной, по мнению Э’эрлинга, улыбке. Отсутствие пояса определенно плохо влияло на его мозги.
— А ты чего ждешь? — спросила ситхлифа у Горного эха.
Тем временем килт А’алмара упал на землю. На краю корыта стоял деревянный ковшик с длинной ручкой. Без капли стеснения Ручей принялся поливать себя дождевой водой, сверкая голыми ягодицами и членом. Мужская плоть, выпущенная из клетки, задорно болталась при каждом движении и набухала от холода.
У Э’эрлинга на щеках заалел румянец.
Как так можно? При женщине! Трясет своими причиндалами и никого не смущается!
— Ну? — ситхлифа выгнула бровь, предлагая ему последовать примеру друга. А этот бесстыдник покончил с грудью и уже обмывал себя ниже пояса. Там. Лил ковшиком на яйца, осторожно отодвигал крайнюю плоть и обнажал головку.
Кошмар! Ведет себя, будто никого рядом нет! Еще и весело насвистывает себе под нос, и улыбается их тюремщице, трогая себя внизу.
Кожа под слоями грязи ужасно чесалась, а на голове и вовсе нестерпимо зудела. Страсть как хотелось тоже помыться, но раздеваться под взглядом ситхлифы он не станет. Нет, нет и нет! И тем более он не будет на ее глазах трогать свое голое тело и поливать себя водой из ковшика.
— Отвернись, — поджал губы Э’эрлинг. — А лучше уйди. Так и будешь пялиться?
— Уйду — и вы снова сбежите, — улыбнулась женщина. — Как выяснилось, за вами нужен глаз да глаз.
— Я не буду мыться, пока ты смотришь. — На его напряженных скулах заиграли мышцы. Румянец стал гуще.
— Я могу заставить. — Голос его мучительницы сочился сладким ядом.
— Не упрямься, — вклинился в их спор А’алмар, занявшись своими булками. — Как же хорошо быть чистым! И вода такая освежающая. Ух! Бодрит!
Подтверждая слова хозяина, член эльфа бодро встал по стойке смирно. Срам какой!
— Отвернись, — повторил Э’эрлинг и с вызовом посмотрел на ситхлифу.
— Мойся! — глаза женщины вспыхнули янтарным огнем, и пленник с ужасом понял, что не может сопротивляться ее приказу.
Глава 17. Ситхлифа
Я не успела спросить Э’эрлинга, что он сделал с ключом от пояса верности. Снял с члена железяку или продолжает упорствовать, цепляясь за варварские традиции своего народа?
Что ж, на этот вопрос сейчас я получу наглядный ответ.
Мой взгляд скользнул по мятому килту пленника, потом поднялся к его лицу, искаженному бешенством.