Под стук деревянной трости в руках старика я размыла взгляд и попыталась отрешиться от происходящего. Я смотрела на голое мужское бедро перед собой, но ничего не видела.
Словно сквозь вату, до меня донесся неприятный скрипучий голос Тахира.
— Как удобно он лежит. Почему бы вам не испробовать на нем это?
Краем глаза я заметила, как свет факелов блеснул, отразившись от чего-то металлического.
«Я не смотрю, я ничего не вижу», — шепнула я про себя, пытаясь спрятаться от реальности в глубине собственного разума, но мои слова были ложью. Я знала, какую вещь старик достал из темной ниши справа от меня и передал одной из ситхлиф. Когда-то, вечность тому назад, я пыталась напугать этим О’овула, но услышала, что слишком добра для подобных пыток.
«Я ничего не вижу, не вижу, не вижу».
Пленник дернулся и замычал, когда его ягодицы, беззащитно выставленные напоказ, развели в стороны.
Не вижу, не вижу, не вижу…
Если долго смотреть в одну точку застывшим взглядом, картинка станет размытой. Это правда. Смуглое мужское бедро начало расплываться перед глазами, но я все равно чуяла запах крови и слышала громкий истошный крик.
___
Если кому-то интересно, как выглядела груша страданий, которой Триса пугала О’овула, то можете прогуглить. Это реально существовавшее орудие пыток. Оно так и называлось "Груша страданий".
Глава 39. Желанная
Не знаю, сколько длилась пытка. От криков несчастного закладывало уши, но даже сквозь эти вопли я слышала скрежет винта, раскрывающего лепестки железной конструкции.
В какой-то момент тело на столе перестало трепыхаться, мужчина затих и обмяк — умер или потерял сознание от боли. Лишившись еды, ситхлифы заскучали и переключили свое внимание на Э’эрлинга.
Стул рядом со мной резко отодвинулся. Эльф склонился над полом. Я ждала, что его вырвет, но он только дышал, широко раскрыв рот, всеми силами пытаясь удержать в себе содержимое желудка.
На секунду маска равнодушной стервы соскользнула с моего лица, и на нем отразились живые, человеческие эмоции — нежность, сочувствие. Всего на один миг я потеряла над собой контроль, и это дорого мне обошлось.
— Вижу, ты привязалась к своему пленнику, — голос Смотрительницы раздался в ушах набатом.
Я резко вскинула голову и встретилась с холодным взглядом янтарных глаз. Отстраненно, сквозь волну паники, я отметила, что Э’эрлинг тоже выпрямился на стуле и опустил руки на столешницу.
Мне надо было ответить на этот выпад, на это страшное роковое обвинение, но я понимала, что любые оправдания прозвучат жалко, одно необдуманное слово — и я окончательно себя утоплю. Необходимо быть убедительной.
В правом ухе зародился тонкий, пронзительный звон. Он нарастал, а вместе с ним невидимый ледяной кулак все сильнее сжимал мои внутренности.
Надо было что-то сказать. Срочно. Каждая секунда промедления падала на плечи тяжелым камнем. Чем дольше я тянула с ответом, тем глубже себя закапывала.
Но слов было недостаточно.
Одних лишь слов было недостаточно. Это ясно отражалось на лице главной ситхлифы.
Где-то в глубине мрачных коридоров Цитадели залаял щенок.
Или он лаял в моем воображении?
Я не знала, это щенок той девочки, которую я видела в окне, или мой собственный, растерзанный много лет назад у меня на глазах.
Щека дернулась, а шрам на ней вспыхнул болью, как свежий.
Вонзившись в меня взглядом, как зубами, Смотрительница прищурилась.
Громкий собачий лай стоял в моих ушах, а потом он перешел в жалобный скулеж.
Слов недостаточно…
Рука схватила скальпель и вонзила в столешницу.
«Не в столешницу, — прошептал ненавистный голосок в голове. — Разве в каменную столешницу нож войдет, как в масло?»
Рядом раздался стон боли и шока.
Внутри все сжалось, когда я осознала, что сделала. Захотелось разрыдаться.
«Он не простит меня, не простит, не простит…»
Но глаза остались сухими, и на лице не дрогнул ни один мускул.
— Мне плевать на него, — глядя в глаза Смотрительнице, произнесла я безразличным ледяным тоном.
Та благосклонно кивнула и отвернулась к старику. Кажется, они обсуждали, что делать с телом на столе.
Изо всех сил я старалась не дрожать. Стул подо мной превратился в поверхность из острых раскаленных игл. Голова наполнилась шумом, и сквозь этот шум я слышала частое прерывистое дыхание Э’эрлинга.
Не простит, не простит, не простит.
Видишь, какое я чудовище?