Взгляд этой суки метнулся к моим рукам — не сжаты ли в кулаки? К моим плечам — насколько напряжены? К моей челюсти — не стиснула ли я зубы? Мерзавка жадно разглядывала мое лицо, пытаясь считать с него эмоции.
Э’эрлинг рядом сердито пыхтел, закипая, как котелок, подвешенный над костром.
«Мы пустим его по кругу».
— Я же сказала, что мне плевать на него, — услышала я собственный голос, чужой и далекий. — Тем более он мне надоел.
Улыбка на лице Смотрительницы увяла.
Она сделала еще один шаг ко мне. И не ограничилась этим! Она шла в мою сторону, стремительно сокращая метры между нами.
Шум в ушах нарастал. Кровь стучала в висках все громче. Сердце колотилось с неистовой силой — долбилось и долбилось молотком в грудь.
Я больше не чувствовала своего тела — только тяжесть ножа, лежащего вдоль предплечья между локтем и запястьем.
Бритва за щекой порезала десну, и рот наполнился кровью. За нижней губой собралась соленая влага. Хотелось сплюнуть ее на пол, но я не шевелилась, не сводила глаз с цели.
Когда между мной и Смотрительницей остался один шаг, кортик под рукавом моей туники скользнул вниз и удобно лег в ладонь.
Нож вспорол воздух. В свете факелов блеснула сталь.
Те секунды, что лезвие летело в горло Смотрительнице, мое сердце не билось, дыхание замерло.
С восторгом я увидела, как зрачки этой твари расширились и в их черной глубине отразились очертания граненого клинка. Меня накрыло ликованием.
«Сдохни, сука!»
Я уже поверила в победу, уже видела, как кровь фонтаном хлещет из страшной раны, но кончик лезвия остановился в сантиметре от чужой шеи.
Что за?..
Мои ноздри раздулись от бессильной ярости. Вены вспухли от напряжения, но, как ни старалась, я не могла завершить удар, не могла преодолеть этот жалкий последний сантиметр. Моя рука мне больше не подчинялась.
С ужасом я поняла, что упустила единственный шанс спасти себя и Э’эрлинга.
Не успела.
Магия Смотрительницы оказалась быстрее моего ножа.
Злая, беспомощная, я застыла перед главной ситхлифой с занесенным для удара кортиком. Ее особая колдовская сила — та, что поставила эту женщину над всеми нами, — обратила меня в статую, в неподвижную куклу. Я не могла пошевелить и пальцем. Только в бешенстве сверкала глазами.
— Неужели ты думала, что сможешь меня убить? — цокнула языком старая дрянь. — Какая глупая самонадеянность.
«Все кончено! Кончено! Это конец! Я не справилась, — голова взорвалась от панических мыслей. — Э’эрлинга отправят на общий стол. Вся Цитадель будет измываться над ним, пытать и насиловать, пока он не истечет кровью. А наш ребенок… Нашего ребенка выдерут из моего чрева».
Я завыла с полным ртом крови. Кровь уже пыталась просочиться сквозь сжатые губы. Я глотала ее, и при каждом глотании лезвие бритвы сильнее врезалось в нежную мякоть щеки.
С мерзкой улыбкой Смотрительница вынула нож из моих неподвижных пальцев и… вложила его в руку Э’эрлинга. Мои глаза распахнулись от удивления, но потом я поняла, что задумала эта стерва, и под ложечкой у меня мучительно засосало.
На лице любимого читалась такая же бессильная ярость, как и на моем собственном. Двигаясь, как деревянная марионетка на шарнирах, Э’эрлинг подошел ко мне и, едва не плача, начал приближать лезвие кортика к моему горлу.
— Нет, — шептал он, находясь во власти одной из ситхлиф. — Пожалуйста, нет. Триса. Я не хочу. Это не я. Триса. Прости меня. Я ничего не могу сделать.
Я видела, что он отчаянно сопротивляется чужой воле: все его мышцы дрожали от напряжения, жилы по бокам шеи готовы были лопнуть. Из последних сил он пытался остановить свою руку, сжимающую нож, но лезвие уже коснулось кожи. Я почувствовала укол боли, теплую струйку влаги, текущую вниз по горлу.
— Триса… — глаза Э’эрлинга наполнились ужасом. В его широких зрачках, как в глубине темных вод, дрожало отражение моего лица.
— Мне жаль, что так вышло, — кружила рядом с нами Смотрительница. — Веришь, я не хочу тебя убивать? Но ты не оставила мне выбора.
Лезвие ножа медленно погружалось в мою плоть. По щекам Э’эрлинга катились слезы — огибали крылья носа, собирались в уголках губ. Какая жестокая насмешка! Любимый станет моим палачом.
С трудом я разомкнула губы, и кровь, скопившаяся во рту, потекла на подбородок.
— Люблю, — сорвался кровавый шепот.
Лицо Э’эрлинга исказилось от боли, пошло трещинами.
— Кстати, ты знаешь, что убиваешь мать своего ребенка? — раздался глумливый голос Три тысячи пятнадцатой. Она сказала это от жадности, чтобы получить от жертвы еще больше сладких эмоций.