— Если дела и дальше так пойдут, мне вряд ли удастся закончить образование.
— Нужно поблагодарить Господа за наши котелки, — сказал Пекер, поправляя свою каску.
— А ну-ка шевелитесь! — кричал капрал Флиндерс, быстро обходя траверс[8]. — Уберите эту грязь, поторапливайтесь, и чтобы не сметали грязь под покрытие! Используйте окопный инструмент!
Люди принялись за работу, вытаскивая осыпавшийся грунт. Они наполнили мешки песком и заделали дыру в бруствере.
— Окопный инструмент, — ворчал Кострелл. — Почему бы не называть лопату лопатой?
— Я подумываю об изменении имени, — заявил Привитт. — Это не шутка — называться «рядовой Привитт» с приветом. Легко быть приветливым Привиттом, когда у нас все приветливые с приветом.
— Если это говорить быстро, можно выступать в концерте.
— Сколько снарядов он потратил на нас сегодня утром, Тосс?
— Не знаю, не считал.
— По-моему, что-то уж слишком тихо. Они, наверное, разгадывают кроссворд. — Ньюэз, поднявшись на бруствер, принюхивался. — У них сегодня на завтрак ветчина. Копченая, думаю. Везет гадам!
Две линии обороны в Брисле находились близко друг от друга, и отношения между ними строились по принципу «живи сам и не мешай жить другим». Поэтому они редко обменивались ружейными выстрелами или пулеметными очередями, и это было, как говорил капрал Флиндерс, чистой формальностью. Нейтральная полоса была шириной всего в пятьдесят ярдов, и когда кто-нибудь из англичан высовывался из окопа и поднимал плакат с надписью «Нарушители границы будут казнены», немцы, вместо того чтобы разнести его на мелкие кусочки, просто швыряли в него снежки. Даже офицеры закрывали глаза на такие невоенные проделки.
Как-то раз морозной ночью, когда солдаты сидели в блиндаже, греясь возле маленькой жаровни, Дейв Раш достал старую хрипящую губную гармошку и стал наигрывать популярные мелодии. Люди пели, раскачиваясь из стороны в сторону, потому что пение и раскачивание согревало их. И вдруг, когда он еще не доиграл «Бежит дорога дальше и дальше», Барстон, который стоял на посту, отдернул полог.
— Заткнитесь и послушайте! — крикнул он, и когда они наконец замолчали, то услышали, как немцы допели песню.
— Просто невероятно! — воскликнул Раш. — Они еще имеют наглость издеваться над нашими песнями. Сейчас я поставлю их на место. Вот послушайте!
Он поднес гармошку к губам и сыграл первый куплет «Боже, храни короля». В конце его он замер и прислушался. В немецких окопах стояла полная тишина.
— Ага, обманул! — обрадовался он. — Они уже не поют, вонючие педики!
— И мы тоже, — сказал Пекер Дансон. Он вынес жаровню на улицу и раскачивал ее, пока угли опять не раскраснелись. — Взошла молодая луна, — сказал он. — У кого-нибудь есть франк показать ей?
Теперь немцы ободрились и запели «Германия превыше всего». Шестой батальон трех графств затянул в ответ:
Наступил день, когда к ним снова вернулся сержант Таунчерч после месяца, проведенного в госпитале. Никто не знал, чем он болел, однако ходили слухи, что это была краснуха и сильный кашель. Сам сержант ничего не рассказывал. Он вообще предпочитал не вспоминать о том, что болел. Он поддержал свой авторитет тем, что отчитал капрала Флиндерса, исполнявшего его обязанности в его отсутствие, за падение дисциплины.
Однажды утром после сильного снегопада два немецких солдата, белобрысые мальчишки лет семнадцати, взобрались на бруствер и стали лепить там снежную бабу. Том и Ньюэз сквозь бойницу наблюдали с изумлением, как снежная баба выросла до высоты человека и ее одели в полевое серое одеяло, шапку, а на плечо повесили несколько патронташей.
Пришел сержант Таунчерч. Он протиснулся между Ньюэзом, Томом и Эвансом и уставился на двух немцев, наряжающих снежную бабу на бруствере. Потом он снял с плеча винтовку, прицелился сквозь узкую бойницу. Ньюэз отодвинулся немного и наступил на свободный край доски. Он качнулся и упал на Таунчерча, и пуля улетела мимо. Двое немцев нырнули за бруствер.
— Неповоротливая свинья! Ты это нарочно сделал! У тебя там есть дружки, верно?