Бетони заметила глубокую рану, смыв запекшуюся кровь.
— Мне это совсем не нравится, Том. Рана просто ужасная.
— Смешно, но я совсем ничего не чувствую. Я почувствовал что-то, когда в меня попал камень. Я думал, что рассыплюсь на кусочки. Но больше ничего не чувствую. — Он протянул руку и потрогал рану кончиками пальцев. — Ничего, — сказал он, надавив. — У меня просто голова онемела, вот и все.
— Совсем онемела, говоришь?
— Почти вся.
— Поскорее бы доктор пришел! — сказала она. — Он уже должен быть здесь.
— Может, он еще куда-то ушел. Может, Джеку придется подождать. Ты беспокоишься за Линн?
— Меня больше беспокоит эта рана.
— Я же тебе сказал, ничего страшного. Я даже не чувствую ее. Я немного одуревший, но уже привык.
— Думаю, тебе нужно отдохнуть.
— Может ли отдыхать человек, минуту назад ставший отцом?
— Ты же провел столько времени на допросе в полиции.
— Ничего, — сказал он, а немного погодя добавил: — Я не убивал Тилли, Бет, это правда, и Бог тому свидетель.
— Я ни минуты не сомневалась.
— Хоть бы она появилась и положила всему этому конец. Я не хочу, чтобы мой сын вырос в мире, где люди говорят, что его отец убийца.
— Прислонись к спинке и отдохни, — сказала Бетони. Ее беспокоила и пугала его бледность. — Откинься в кресле и расслабься.
— Хорошо, — сказал он, откинув голову на подушку, висевшую на спинке кресла. — Я немного устал, теперь, когда подумал об этом.
Бетони приподняла его ноги и подставила под них табуретку. Потом принесла одеяло и укрыла его до самого подбородка.
— Поспи, если сможешь. Тебе будет лучше. Линн с малышом в хороших руках.
— Мы собираемся назвать его Роберт, знаешь, в честь Боба Ньюэза, моего приятеля в армии. Мы хотели просить тебя быть его крестной матерью.
— Я бы рассердилась, если бы вы попросили кого-то другого!
Бетони обошла кухню: свернула салфетки, сушившиеся над огнем, сняла чайник с крючка, поставила заварной чайник на каминную полку подогреть. Лампа на столе слишком коптила. Она подошла и прикрутила фитиль. Потом взяла ножницы и старую газету и села, постелив ее на колени. Она стала делать жгутики из скрученной бумаги, аккуратно разрезая и сворачивая ее совершенно беззвучно.
— Я знаю, что ты делаешь, — сказал Том. — Ты сворачиваешь жгутики.
— Верно, я заметила, что их почти не осталось.
— Это всегда было твоим любимым занятием, еще когда ты была маленькой девочкой. Ты никому больше не разрешала их делать. Никто не мог сделать их как следует.
Он легко представил ее себе за этим детским занятием, и мысль об этом почему-то заставила его улыбнуться. Он сидел в кресле, закутанный в одеяло, жар от очага дышал ему в лицо, и он мог почувствовать сладкий запах старой яблони, горящей в нем. Но медленно мир начал ускользать. Картинка в его мозгу таяла. Его невидящие глаза сами по себе закрылись. И так как он действительно устал, смерть пришла к нему тайком, во сне, поэтому он выдал себя только тем, что продолжал улыбаться.
— Майкла здесь нет, — ответила миссис Эндрюс. — Этим утром он уехал в Лондон и вечер проведет с майором Томасом. Завтра он отплывает в Южную Африку.
— Надолго? — спросила Бетони.
— Может быть, он решит остаться там насовсем. Если так, то, вероятно, я тоже присоединюсь к нему. Но если он вдруг решит вернуться в Англию, то предпочтет больше не встречаться с вами. Он просил меня передать это вам.
— Да, я поняла. В таком случае, мне кажется, что это нужно оставить у вас. — Бетони сняла с пальца кольцо и положила его на столик. — Я пришла, как только смогла, — сказала она, — но, кажется, я опоздала.
— Не имеет ни малейшего значения, когда вы пришли. Он бы не захотел вас видеть.
— Мне жаль, что ему так горько.
— Правда? Я в этом очень сомневаюсь, Бетони. Вы никогда не любили Майкла. Я всегда это знала, с самого начала. — Миссис Эндрюс была непреклонна. — Вы никогда бы не поступили так, если бы любили его.
Годовщина окончания войны была холодной и пасмурной. Резкий ветер гулял в буках и березах на церковном дворе, и на собравшихся там людей упало несколько сухих снежинок. Памятник жертвам войны, высеченный из куска гранита, привезенного из Спрингз-Хилла, был в форме кельтского креста, стоящего на грубо отесанном пьедестале во дворе церкви. Хантлип отдал тридцать шесть жизней. Имена погибших были выбиты с трех сторон камня. Некоторые повторялись дважды или трижды. Хейворд. Изард. Мастоу. Уилкс.
— Тридцать шесть молодых мужчин, — сказал священник в конце своего обращения, — чье мужество и самопожертвование будут жить вечно.