Тем не менее, когда время завтрака закончилось, а рабы и слуги занялись верблюдами и шатром, ко мне подошёл Ренцо и безмолвно протянул мне кусок мяса и флягу с водой. Мясо выглядело совсем не так, как наше; оно было сочным и мягким. Фляга тоже была большой — видимо, принадлежала самому Ренцо. Я приняла мясо, кивнув головой в знак благодарности, и быстро его съела, а вот отпивать из фляги не спешила. Указала на свою собственную, дескать, у меня ещё есть вода. Ренцо покачал головой и настойчиво вложил большую флягу мне в руки. Что ж, если он такой нежадный, не стану отказываться и сэкономлю немного собственной воды. В пустыне это может оказаться весьма полезным. Сделала несколько больших глотков и вернула флягу её владельцу.
И краем глаза успела заметить, с какой неприязнью и завистью глядит на меня Юркмез. Что ж, по-своему его можно понять. Хотя, с другой стороны, я не спешила придавать слишком большое значение произошедшему. Это хорошо, что я получила больше еды и воды. Но с точки зрения целей, которые преследовал при этом Ренцо… Я по-прежнему не сомневалась: он просто пытается приручить меня, как дикого зверька. Знала и другое: ему это не удастся.
Весь день, не считая непродолжительных привалов, мы провели в путешествии по пустыне. Выехали, когда солнечный диск только-только начал подниматься над барханами. Первые часы не останавливались вовсе, стараясь по максимуму использовать не слишком жаркое раннее утро. Постепенно солнце поднималось всё выше, и жара становилась нестерпимой. И это притом, что небо сегодня было подёрнуто странной белёсой дымкой, казалось бы, ослабляющей солнечные лучи. Даже само солнце было странным: совершенно белый круг, как будто луна, но только более яркая, на которую трудно смотреть.
Тем не менее, жара была невыносимой. Пот стекал с лица струями, тем более что я всё-таки не снимала с головы белую тряпицу, предохраняющую от удара. Но максимально закатала рукава и раскрыла ворот платья, за что вскоре и поплатилась. Кожа на лице и столь неблагоразумно открытых солнцу местах покраснела и по ощущениям горела огнём, до неё больно было дотронуться. Особенно сильно пострадали руки, нос и щёки.
Во время привала, сделанного уже после того, как солнце стало постепенно спускать вниз, двигаясь к западу, Юркмез обратился к надсмотрщику, ответственному за запасы воды, с просьбой заново наполнить его флягу.
— С какой это стати? — возмутился тот. — Вы получили ровно столько воды, сколько необходимо до конца дня.
Я гадливо поморщилась. Конечно, терять рабов они не хотели, а потому наверняка очень точно просчитали, сколько воды необходимо, чтобы не потерять сознание обезвоживания. И при этом не предоставили ни одной лишней капли.
— Но моя вода уже закончилась!
Юркмез демонстративно перевернул свою флягу горлышком вниз; из неё и правда не вытекло ни капли.
— Стало быть, ты неэкономно её использовал, — и бровью не повёл надсмотрщик. — До вечера ничего не получишь. А наперёд будешь знать, как правильно пользоваться запасами.
Юркмез был очень зол, но больше ничего не сказал. Я подумала было, не поделиться ли с ним собственной водой. Путешествовать по пустыне, не имея возможности сделать глоток, очень мучительно. Я и сама как следует настрадалась, постоянно отказывая себе в питье из соображений экономии. Но, встряхнув собственную флягу и поняв, что там воды тоже осталось на донышке, проявлять самопожертвование не стала.
Немного перекусив тем, что перепало от щедрот хозяев, я уже привычно села с краю, прислонившись к ножке шатра, стараясь максимально спрятаться от солнца в откидываемой им тени. Лицо, руки и шею нещадно жгло. Должно быть, кожа как следует раскраснелась, во всяком случае рабы поглядывали на меня с усмешкой и пару раз тихонько обменялись язвительными судя по всему репликами. Я чувствовала себя так, будто у меня поднялась высокая температура. Желания жить это не прибавляло. Тёплых чувств к хозяевам — тоже. Я вообще ненавидела сейчас всё тёплое. И как никогда хорошо понимала, почему у арканзийцев принято желать собеседнику тени и прохлады, а не света и тепла, как у нас на севере.
Человеческая тень упала внезапно на горячий золотой песок. Я вздрогнула и инстинктивно отпрянула, резко поднимая голову. Ренцо. Почему-то это заставила меня слегка успокоиться. Пожалуй, от этого человека я ожидала гадостей меньше всего. На втором месте, как ни странно, был холодный и немногословный Данте, а вот арканзийцев я боялась и ненавидела сильнее всего. Странно с чего бы так? Ведь именно галлиндийцам я теперь принадлежу. Неужели стремление Ренцо меня приручить даёт свои плоды? Но если так, чем я и правда лучше маленького дикого зверька?
Я вскочила на ноги и резко оттолкнула Ренцо, едва его рука коснулась моей щеки, предварительно опустившись в какую-то миску.
— Тсс… Тише, тише. — Ренцо примирительно выставил вперёд руку, пока я пялилась на него ничего не понимающим взглядом. — Это для твоей кожи.
Он указал на миску, в которой обнаружилась какая-то густая желтоватая смесь, потом на моё лицо. Я начала понимать. Видимо, это какое-то средство для обгоревшей кожи.
— Что тут случилось? — Голос Данте заставил меня повторно вздрогнуть.
Кажется, мой резкий скачок привлёк его внимание.
— Ничего, — откликнулся Ренцо. — Пытаюсь обработать ей лицо, а она боится.
Данте неодобрительно покачал головой, переведя взгляд с моего носа на шею, а затем руки.
— Она не местная, не знает, что в одежду надо как следует закутаться, — заметил Ренцо. — Надо было ей объяснить, но как?
— Всё равно не помогло бы, — заметил Данте. — У неё слишком белая кожа, не такая, как у нас. Лицо всё равно бы сгорело. Ладно, попытайся объяснить ей, что она должна пользоваться мазью регулярно.
Он сам шагнул ко мне, указал на миску с жёлтой смесью и заглянул в глаза. От страха у меня мороз пробежал по коже.
— Это, — Данте почти коснулся пальцем мази, — надо наносить на тело. — Он показательно провёл пальцем по своему лицу.
Ещё раз посмотрел мне в глаза, словно хотел достучаться до самых глубин сознания, и вернулся в шатёр. Я вздохнула с облегчением.
— Давай. — Теперь ко мне снова подошёл Ренцо. — Я покажу в первый раз, как это делать.
Я позволила ему приблизиться и, напряжённо следя за каждым движением, предоставила возможность помазать обгоревшие участки кожи. Ренцо набирал мазь щедро, толстым слоем. Она была жирной и прохладной, отчего по настрадавшейся коже сразу же распространялось приятное ощущение. И, сколь это ни странно, мягкое прикосновение смуглых пальцев галлиндийца не так чтобы было мне неприятно.
Мазь осталась при мне и на удивление быстро помогла. Кожа начала немного шелушиться, но к вечеру боли и ощущения жара почти не осталось.
За день я снова смертельно устала, но на сей раз это не могло изменить моих планов. Этой ночью я была намерена бежать. Куда? Что я собиралась делать дальше? Эти вопросы волновали меня в последнюю очередь. Бежать. Перестать быть рабыней. Никогда больше не увидеть человека, считающего себя вправе называться моим хозяином. Никому не позволить совершить надо мной насилие — в каком бы то ни было значении этого слова. Всё остальное — побоку. Если ради этого придётся умереть — а вероятнее всего, так оно и было, — значит, я готова умереть.
Я сделала вид, будто легла спать, как и прошлой ночью. Дождалась, пока стихнут все разговоры, пока все улягутся. Выждала ещё некоторое время. Возможно, спят не все. Вполне вероятно, что надсмотрщик и телохранитель по очереди бдят, ненавязчиво следя, чтобы всё было в порядке. Всё, что мне оставалось, — это пойти на риск. И понадеяться, что ночная темнота окажется на моей стороне.
Правда, ночь стояла звёздная. Белёсая дымка рассеялась, и теперь от неба трудно было оторвать взгляд. Говорят, самое звёздное небо можно увидеть либо в пустыне, либо в открытом море. В открытом море я побывала лишь однажды, но тогда нас держали в трюме, да и погода стояла неидеальная. Словом, было не до звёзд. А сейчас, невзирая на всю сложность, даже обречённость моей ситуации, я с трудом опустила глаза, переключаясь с усыпанных яркими точками небес на грешную землю.