Рядом с нами жили две женщины: Лумлим и Камела. Каждая семья владела клочком земли, на которой были построены хижины, а остальное мы делили между собой: сарай, три больших бочки для воды, веревку для сушки белья, которую натягивали между тремя длинными деревянными шестами.
Во дворе зелени почти не было, за исключением огромного дерева между нашей хижиной и жилищем Лумлим. Иногда мы собирались под ним поболтать или послушать музыку — к одной из веток дерева был подвязан старенький радиоприемник Лумлим.
Я подошел к кувшину, стоявшему под небольшим навесом, который мы соорудили, чтобы сосуд с водой всё время находился в тени. Я поднял крышку и зачерпнул чашкой воды. Внезапно ветер задул особенно яростно, и белье на веревках испуганно забилось. Я обернулся и увидел, как мамины длинные, густые волосы взмывают в воздух. Словно черный лебедь, улетающий прочь.
4
Я захлопнул дневник. От парфюмерных химикатов щипало глаза. Я посмотрел на часы: двадцать пять минут десятого. С Яхьей мы встречаемся в десять. Нужно только вернуть дневник на место, и, похоже, можно идти. Но я еще не был готов. Залпом допил духи, подтянул к груди колени и обхватил их руками. Так я и сидел, как мне показалось — бесконечно долго.
Когда до назначенного времени осталось всего пять минут, я помчался к месту встречи с Яхьей — к своему любимому дереву, что стоит перед домом, где раньше жил дядя. Оно было ровесником моей жизни в Саудовской Аравии. Примерно за год до того, как дядя привез меня сюда, городские власти начали засаживать улицу пальмами, одна из которых была посажена перед дядиным домом. Я дал самому себе клятву, что буду ухаживать за ней, чтобы она росла быстрее: в ее тени можно будет прятаться от адской жары. Приходя из школы, я поливал свою пальму водой, набранной в бутылку в квартире дяди, и наблюдал за тем, как ее листья увеличиваются в размере. Наконец, пальма стала похожа на императора с огромной короной на голове.
С годами она превратилась для меня в нечто большее, чем просто дерево, дающее тень. Она стала моим компаньоном. Теперь она наблюдала за мной, когда я сидел под ее ветвями и гадал, нет ли девушки моей мечты среди тех черных фигур, что проходили в этот момент по улице. И даже когда я понял, что мечтаю о несбыточном, всё равно продолжал сидеть под деревом, потому что это было отличное место для просмотра бесконечного черно-белого фильма, где актерами были абайи и тобы. И пусть его кадры почти не отличаются друг от друга, но в Джидде это единственный фильм, который позволяет мне фантазировать о том, что одна из актрис вдруг скинет черные одежды и принесет в мою жизнь немного цвета.
В четверть одиннадцатого я всё еще ждал Яхью.
Мое внимание привлекли крики, доносившиеся откуда-то слева. Оказалось, что это Хилаль шумно, размахивая руками, втолковывал что-то уличному уборщику-иммигранту. Хилаль — один из моих знакомых, он приехал из Судана и зарабатывает себе на жизнь тем, что за небольшую плату устраивает на низкооплачиваемую работу иностранных рабочих. Это он нашел мне место на автомойке.
Я отвернулся. Вмешиваться в спор не хотелось. Хилаль мог ругаться до скончания веков.
Нетерпеливо поглядывая на часы, я недоумевал: куда запропастился Яхья? Мимо меня прошли две женщины. Обе были примерно одного роста, и абсолютно одинаковые абайи делали их похожими на две тени, отбрасываемые одним человеком, — этакие двойники ночи. Они одновременно повернули головы в мою сторону. Их шаги замедлились. На меня они смотрят или на стену за моей спиной? Или на старую деревянную калитку, около которой я стою?
Навстречу женщинам шел Абу Махди — старик, живший в девятиэтажном доме. За ним следовала женщина в парандже. Это могла быть только его жена, потому что дочерей у них не было, только сыновья, которые давно завели свои семьи и жили в других частях Джидды. Уже десять лет я встречаю на улице Абу Махди. За это время морщины опутали его лицо, словно паутина. Интересно, состарилась ли его жена?
Послышался шум автомобильного двигателя. Я обрадовался, думая, что это едет Яхья, но по улице в сторону улицы Мекки проехал белый «кадиллак» Абу Фейсала. Как всегда при виде машины палача, я зажмурился и не открывал глаз до тех пор, пока она не исчезла из виду. Однажды мне довелось увидеть палача за работой. Больше я не хотел его видеть.
Это случилось шесть лет назад, через две недели после праздника Ид аль-Фитр в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Один из друзей дяди подарил мне в честь праздника пятьдесят риалов, и я шел в торговый центр за новой рубашкой.