Она смотрела на меня и не могла понять, сержусь ли я или собираюсь завести с ней разговор и рассказать о том, как жилось-поживалось, когда я сюда приехала и была еще совсем недурна. При этом она выкладывала на свой письменный стол свертки, которыми успела поутру запастись в районе. Я спросила, надо ли мне начать с тех папок, что она бросила на стол, и должна ли я действительно что-то делать или только изображать, что работаю, пока эта комиссия, или что-то вроде того, сюда не пожалует.
— Да я вовсе не хотела вас обидеть. Вы еще и сейчас женщина в самом соку, да и фигура что надо. Просто тут мухи с тоски дохнут. Вы ж понимаете, люди до обалдения любят ворошить старое. А вы вон еще какая красивая. Как говорится — evergreen[21] молодость. Меня зовут Андела. Так никаких обид, дружба до гроба, идет?
В эту минуту я думала о Фран и о себе, конечно, о том, как я много лет назад начала работать у той самой Дианы. Как была ее фамилия? Петржилкова, Ножичкова или что-то в этом роде? Целая вечность прошла с тех пор. Андела права, я как вечнозеленый цветок с запыленной памятью. Я улыбнулась, и Андела в знак примирения предложила мне кофе.
— А то я враз усну, — сказала она.
За все три года, что я на пенсии, из своего ремесла я абсолютно ничего не забыла. Рабочий день, который уже по прошествии двух неполных часов вызвал у Анделы отвращение и надоел до ужаса, показался мне коротким. Я предложила ей сбегать в «Пчелу», прежде чем свежий хлеб — за минуту до этого промчался по шоссе хлебный фургон — кончится. С хлебом здесь трудно. Кому хочется мягонького — должен тащиться в район. Да, мягкий хлебушек здесь большая редкость. Впрочем, говорят, в нем мало пользы, как и во всех хороших вещах. Но не успела я высказаться и проявить свое благородство до конца, как Андела была уже в дверях и лишь на лету бросила мне, не хочу ли и я чего-нибудь купить.
Минутой позже она уже шагала по нашей прекрасной дороге в соседнюю деревеньку, где довольно приличная лавчонка, не чета нашей плохонькой, уже, видать, осточертевшей Анделе.
В той «Пчеле» нас, солдаток, не привечают. У вас, мол, своя есть, чего сюда лезете, говорили, казалось, глаза соседок, в то время как уста произносили добросердечное приветствие и справлялись о «здоровьице». Пан заведующий, напротив, держит себя не только достойно, но и как-то подобострастно, словно бы с каждым предложением, обращенным к покупательницам, становится навытяжку и говорит «Служу родине!» вместо «Маслица изволите?»
Этак добрый час спустя Андела воротилась. Порозовевшая, обвеянная горным лесным ветерком, с целой охапкой вещей, в которых она, пожалуй, и не нуждалась, но что ей тут делать? Более всего, верно, согревала ее мысль, что через минуту ее разлюбезный загудит под окном бухгалтерии (та самая комиссия благополучно ее обошла — еще бы, такая тоска проверять счета, да и вообще, кто знает, чего ради они заявились. Может, Кучерова просто хотела припугнуть Анделу, похоже, не очень-то ее жаловала. У женщин и в деревне бывают такие повадки), Андела сядет к муженьку в газик, и покатят они по нашему красивому краю, который им явно безразличен, а то и вовсе противен. Потом захлопнут калитку своего финского домика, где им суждено провести не только эту ночь, но по меньшей мере лет пять, ежели они хотят что-то прикопить. Но первые три месяца — самые долгие. Потом уже все зависит от твоего умения. Если бы слышала меня Иренка, то сказала бы голосом нашего «англичанина» и, уж конечно, с оксфордским прононсом: «Учительница Томашкова никогда не обманывает». Но я эту фразу уже не выговорила бы даже на диалекте кокни.
Тот последний час, который Анделе пришлось провести в конторе — неприглядной и унылой, как все конторы на свете, — да, этот последний час она действительно работала. То есть дала себе труд посвятить меня в таинства бухгалтерского учета, который был на нее возложен. Должна признаться, что я испытывала соблазн сообщить ей, что знаю в этом толк и что дневной баланс я уже подвела без ее помощи. Но мне стало жаль ее: она была так молода и так твердо уверена в своих достоинствах. А впрочем, для того, чтобы убедиться, что в этих делах я разбираюсь много лучше, ей понадобится не более недели, если, конечно, она сама что-то смыслит в бухгалтерии. Так зачем же в конце рабочего дня перед часом супружеских радостей портить ей настроение?
Можно представить себе, как вечером после «телека» она свернется клубочком в объятиях своего капитана и начнет ему рассказывать, какая у нее потеха со старой бабкой. А он скажет: «Ну, прелесть моя, теперь помолчи». Она и впрямь какое-то время помолчит, потому что эта ночная минутка — единственное, что у них есть на свете. Но затем, когда уже будет способна щебетать, а он со смаком закурит сигарету и станет думать бог весть о чем, скорей всего о том, как растет счет в сберкассе, она начнет выкладывать истории из моей жизни.