— Ну что ты, детка, пора спать! — повторила мать голосом, которого Надя никогда не слыхала. Это был голос умершей любви, голос, в котором детям было отказано.
Задержись мать еще на мгновение, произнеси она еще хоть одно пустячное слово этим голосом давней любви, Надя в слезах бросилась бы ей на шею. И возможно, они обрели бы друг друга в эту странную, гнетущую ночь. Но мать удалилась.
Надежда раскрыла учебник. Надо было перевести на немецкий и английский коммерческое письмо. Задали им это вчера, но вчера было будто в другом столетье. А может, в уроках спасение? «Уважаемый господин», — читала и писала Надежда, так как просто сидеть и ждать было совсем невмочь. И потому она писала: «Dear sir, Sehr geehrter Herr». Поставка чая, какао, риса и сигарет «султанок»… Если начнется война, мы уже ничего не поставим. Нет, так несерьезно и механически нельзя готовить задание. А что можно делать? Наверно, ничего, если мать гладит по голове и посылает спать сладким голосом. Спать. А пробуждение?
У матери, конечно, множество забот, но ведь они у нее были всегда, с тех пор как Надя помнит себя. Но на этот раз мать обеспокоена всерьез, причем не за себя, а за своих детей. Сказала же она: «Что с вами будет?» И как при этом звучал ее голос.
Надя впервые задумалась о матери. Немногое она сумела извлечь из своей памяти. Хотелось побольше приятных воспоминаний, осиянных солнцем, но к ней упорно возвращалось одно, особенно тяжело пережитое ею фиаско. Оно не давало ей покоя. Для сострадания и понимания она была слишком молода. Случилось это два или три года назад. Гимназия, которую Пршемысл столь блестяще окончил, праздновала свой столетний юбилей. Кроме речей и хорового пения, давался концерт. Надежда отправилась туда с братом и матерью. Но не это было самым тяжким. Хуже было то, что она вошла в концертный зал совершенно беззащитной и неподготовленной, как, впрочем, и ко многим другим жизненным обстоятельствам.
Уж не шутка ли это? Неподготовлена к музыке? Как можно столь серьезно вплетать в описание эпохи такие глупости? Но уверяю вас, вы ошибаетесь. Концерт, музыка — вещь серьезная. Это часть жизненного опыта, и нередко определяющая. А скольких молодых людей музыка сбила с истинного пути! Есть, правда, немало способов, как с нею справиться. Один из них — духовой оркестр, он обеспечит иммунитет на долгие годы. Но теперь и впрямь шутки в сторону.
Надежде не довелось получить — да и от кого, спрашивается, она могла получить — даже самого немудрящего наставления, какое и поныне в ходу. И заключается оно в следующем: пожилой человек, в той или иной степени одержимый музыкой, но абсолютный дилетант, пытается объяснить ребенку ее волшебную силу. Для пущей убедительности он решает пойти с ним в концерт. Конечно, перспектива просидеть два часа среди взрослых под оглушающий грохот оркестра диковатому ребенку отнюдь не представляется такой уж заманчивой. Но поскольку взрослый входит в роль и сопровождает свои пояснения ужасно комичными жестами, ребенок слушает его с увлечением. Даже соглашается пойти в концерт, ожидая от своего послушания последующих выгод. И вот ребенок сидит в зале, и его слух начинает жить самостоятельной, совершенно независимой от него жизнью, слух как бы не замечает, что малыш противится музыке, и уже сам воспринимает звуки, старательно умещая их в невинном сознании усмиренного, а значит, приобщаемого к музыке ребенка. Волей-неволей ребенок слышит ее, ибо уши не так просто закрыть, как глаза. Но есть, конечно, избранные существа, которые вопреки наивным наставлениям, как слушать музыку и что слышать в анданте или финале, разбираются в этом сами гораздо лучше. Правда, это редкий дар. Во всяком случае, прежде нужно научиться слушать, чтобы уметь слышать.
К посещению праздничного концерта, оставившего в душе Надежды такой неизгладимый след, мать отнеслась как к исполнению долга перед почтенной семьей учителя Томашека. Пршемыслу хотелось показать себя преуспевающим медиком, Надежда же отнеслась к этому событию без особых эмоций.
В воскресное утро — для точности это было в марте 1937 года — вскоре после того, как по Венскому радио вместо симфонии Малера зазвучал Horst Wessel Lied — у Томашеков, правда, не было радио, как, впрочем, и музыкального слуха, — Надя вышла из дому в новом лиловато-синем платье из шерстяного жоржета с непременным кружевным воротничком — вечный наряд юных девушек. Поверх было надето пальто спокойного серого цвета в антрацитовую мелкую клеточку и цикорно-голубой берет, по тогдашней моде пришлепнутый на ухо, голубая сумка и белые лайковые перчатки. За ней следовала мать с Пршемыслом — они говорили о том, что, по всей вероятности, Надежда не будет так уж катастрофически непривлекательна. Мать и сын были в черном.