Однако в нашем свидетельстве он не будет играть никакой роли, и потому милостиво оставим его.
Когда и как вернулась Эма домой в тот вечер, мне не удалось установить. Сама она никогда о том не говорила. Да и в семье не сохранилось воспоминания о возмутительно позднем ее приходе. У Эмы был предел — десять часов, и ни минутой позже. Предполагаю, однако, что в тот вечер она значительно преступила эту грань.
Отец был во Франции, а мать за ужином жаловалась на мигрень. А это значило — несколько порошков, опущенные жалюзи, покой. Эма, по-видимому, воротилась в предрассветный призрачный час умирающих жемчужин. Вы знаете, как великолепен летний рассвет на пражских островах и как завораживает Влтава.
В конце июня этого же года Эма окончила с отличием гимназию. После каникул, приятно проведенных в увлекательной переписке с подругами и другом — с ним прежде всего, — она вернулась в конце сентября в Прагу и поступила на юридический факультет. В обществе ее друзей это вызвало удивление, более того — негодование. Ведь все уже давно привыкли к мысли, что она займется изучением истории искусств, или, как тогда говорили, «кунстисторией». Эта профессия считалась в те поры блистательной и главным образом вовлекала в свою орбиту барышень из хороших семей. Это шло им к лицу, было своего рода приданым. Умудренные пожилые люди считали эту сферу как нельзя более подходящей для утонченных девушек. Она давала вполне надежную поруку, что им будет привито чувство прекрасного, вкус и вообще некая изысканность, столь необходимые для матери, воспитательницы будущего поколения и хранительницы национальных традиций.
Неожиданное Эмино решение было воспринято семьей как повиновение воле и желанию отца. Он держал прибыльную юридическую контору, оказывавшую услуги международной торговле, и было бы весьма досадно, если бы она со временем попала в чужие руки.
У Эмы, правда, был брат, который должен был бы стать преемником фамильных традиций. Но с братом произошло печальное недоразумение. Он, к сожалению, ничуть не походил на отца, и вопреки бурным протестам родителей, вопреки угрозам, которые мыслились вполне серьезно, поступил в Академию художеств. Со временем отец смирился. Смягчили его прежде всего суждения и оценки уважаемых профессоров и критиков-искусствоведов, сводившиеся к тому, что в лице сына чешский народ получит если не Алеша и не Манеса, то, во всяком случае, художника почти их уровня и — надо надеяться — столь же признанного. Едва успокоившись, отец начал помышлять о создании галереи. Что ж, заняться продажей картин — дело достойное и доходное, и у новоявленного маэстро было бы недурственное начало. О рекламе отец, разумеется, позаботился бы. Таким образом, вопрос о передаче юридической конторы, которая, естественно, патронировала бы галерею, обрел особую насущность. Можно ли быть столь безрассудным, чтобы выбросить на ветер сотни тысяч или даже — ходили слухи — миллионы? Старый господин обратил тогда все внимание на Эму. Да, она, конечно, могла бы выйти замуж за адвоката. Затем, однако, он принял в соображение ее острый ум, блестящую память, отнюдь не женскую логику, трезвый взгляд на вещи, благоразумную оценку людей, их способностей и явную эмоциональную сдержанность, которой отец придавал особое значение в адвокатской практике. Именно эти качества определили в глазах всей семьи будущий путь Эмы: изучение права и вступление во владение фамильным предприятием, а уж затем — в зависимости от ее собственного выбора — уйма самых разных возможностей.
С предложением склонить Эму к изучению права выступила мать. В благоприятную минуту особой близости и искренности она поведала дочери о заботах отца и с робостью предложила ей заняться изучением права вместо выбранной ею «кунстистории». Впрочем, историей искусств она сможет заниматься в свободное время, это будет просто ее хобби. К удивлению матери, Эма не сопротивлялась. Это было оценено по достоинству. Прежде всего в надлежащих выражениях, а затем в форме очень дорогого подарка, который оказался так кстати, когда… Нет-нет, мы же придерживаемся обещанной временной последовательности.